Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
его в путевые обходчики.
И тот не стал дожидаться очевидного, а сам отправился на эту самую низшую должность.
– Значит, не по силам ему оказалась дискуссия с вами, – не спросил, а, скорее, констатировал Сталин.
– Только, – повторил инженер, – ради всего святого не принимайте никаких мер к тому, кто неразумность компенсирует упрямством.
Сталин, скрепя сердце, но обещал.
А когда они расставались, инженер сказал:
– Россией постоянно правят, то миф, то блеф.
И Сталин ахнул:
– Неужели вы это говорите где-нибудь еще?
– Поскольку я перед вами, стало быть, нет. – Потом он лукаво добавил: – Но ведь я имел в виду царскую Россию.
Инженер ушел, а Сталин подумал о том, что ему еще не приходило на ум. Что вот такие, как этот путеец, способны развить у народа инстинкт достоинства. Как раз то, что не хватает сегодняшним карательным органам, чтобы не чувствовать себя безработными.
И в этот же самый момент к нему вошел Дзержинский.
– Вот какие стихи наши воспитанники пишут, – сказал он, протягивая Сталину мятую бумажку.
На ней – крупно – было начертано:
Кто уродский.
Словно Троцкий,
Призовет идти назад,
Или что-то в этом роде,
Мы ему по новой моде
Язык вырвем через зад.
– Нашли автора? – спросил Сталин.
– Да у них там такая круговая порука.
– А как у вас это оказалось?
– Да ими увешаны все заборы.
– Вот это надо предотвратить! – приказал Сталин. – А то все сочтут, что это наша работа. Ведь стихи-то, скажу вам, явно не начинающего.
И он внезапно уловил в этом поэтический почерк Дмитрия Донского.
8
Единственное, что четко уловил Сталин, работая с Лениным, – это что люди в разных пропорциях, но поделены на три категории: на судей, подсудимых и свидетелей.
И ощущение этого началось у него не теперь, когда он стал медленно, но ощущать свою единственность.
А заставила его задуматься на эту тему одна царицынская встреча.
Пленили белого офицера.
Привели к нему.
– Ну что, – спросил его Сталин, – отвоевался?
– А я не воевал, – ответил офицер.
– Тогда чем же занимался с оружием в руках?
– Соглядатайством, – ответил обреченный.
– А пояснить все это доступней можно?
– Конечно. Мне хотелось увидеть, до какого безумия дойдет человек, предавший Бога.
У Сталина заходили желваки. Это конечно же в его адрес клин.
– Ну и в чем вы убедились? – продолжил Сталин беседу в том же тоне.
– Человечество исчерпало свои возможности. А способностей у него, увы, не было.
– Невысокого вы мнения о нас, грешных.
– Наоборот. Вы хотя бы знаете, что хотите. А те, кто вам противостоит, лишены и этого. Все только судить…
И вот тут-то Сталин вдруг уловил глубинный смысл слов пленника. Он сам чувствовал, что действительно судящих намного больше, чем самих подсудимых.