Как рассказать… Книга для школьного и семейного чтения. Борис Екимов
носилках ли, своим ходом. А уж потом остальные, кому повезёт, кто сумеет пробраться, протиснуться по трапам, по дощатым настилам в людской сумятице, толчее. И всё это в самолётном гуле и вое, в близких разрывах снарядов и бомб, шрапнельных, фугасных, в пулемётных очередях.
Для матери и мальчика это была вторая ночь ожиданья, тщетных попыток попасть на какую-нибудь баржу ли, баркас, катер, хотя бы лодку, плот и переправиться через Волгу, убегая от войны и смерти.
Большой двухпалубный пароход обещал принять всех и грузился долго. Сначала – раненые бойцы, потом хлынули остальные, толпой. По трапам, по сходням, по доскам, напрямую через борта, забивая до отказа палубы, трюмы.
Мать с мальчиком были уже на трапе, карабкаясь в тесноте таких же бедолаг.
Два шага оставалось до желанного заветного борта. Мать слёзно просила: «С дитём, Христа ради… Дитя пустите… Он – тоже раненый, – причитала она, проталкивая сына вперёд: – Возьмите сыночка, его одного». Только о нём она думала: «Пусть спасётся».
Но пароход внезапно загудел и стал отходить от причала, роняя в тёмную воду трапы, сходни, настилы, людей.
Горел город. Горели пристани. Гудели самолёты. Там и здесь раздавались бомбовые взрывы. Медленно опускаясь, светили ракеты, помогая немецким лётчикам найти цель: катера, баржи, баркасы, плоты самодельные с людьми и людьми.
Из воды выбирались трудно, с захлёбом и плачем. На берегу кое-как отжимали одёжку. Мать плакала, теперь уже не сдерживаясь:
– Господи, чего ж мы такие невезучие… Думала хоть тебя пропихнуть. А уж сама…
Она причитала, растирая озябшего, онемевшего сына. А потом вдруг смолкла. Уже вдали от берега двухпалубный пароход вдруг загорелся, дважды взрываясь от прямых попаданий бомб. Он горел ярким факелом, от кормы до носа. А немецкие самолёты снова и снова бомбили его.
Мать глядела и плакала, прижимая к себе сына, словно не веря, что он – рядом, живой. Потом она сказала: «Лучше на земле помрём, у себя».
Той же ночью через Банный овраг они вернулись к себе, на Лазурь. И провели там полгода в погребных ямах, земляных щелях возле сожженных домов. Сначала была осень. Но скоро, прежде срока, пришла зима, необычно холодная, жестокая к своим и чужим. Тем более что выживать пришлось под обстрелами и бомбёжкой на пожарище да руинах, в земляной щели, которую мать выкопала на своём дворе; натаскала туда какого-то тряпья; кирпичи да железный лист сверху – печурка, чтобы согреть воду и даже лепёшки испечь из остатков муки, заботясь о сыне, который первые дни был словно не в себе.
В земляной тьме он лежал, скорчившись, словно неживой, с закрытыми глазами. Он не спал, но всё время хотел заснуть, чтобы потом побыстрее проснуться не здесь, в подвале, а в прежней, настоящей жизни, оставив позади, в страшном сне весь этот непонятный, неприложимый к детскому разуму ужас. Порой он на короткое время задрёмывал и, очнувшись, открывал глаза. Но не было света, солнца и прежней жизни. Всё та же подземная тьма, стылость, звуки обстрелов, бомбёжки, содроганье земли. А