Знай обо мне все. Евгений Кулькин
стал я уточнять, что он имел в виду, но про себя подумал: «Вот достукался, в колхоз и то не берут».
Покурил молча еще какое-то время дядя Федя, послюнил цигарку возле огня, чтобы не горела боком, потом произнес: «Разве глубинку охранять послать тебя? Парень ты совестливый и с характером».
Он долго перечислял, какой я хороший, что у меня даже засвербело в носу, как перед слезами.
Глубинка – это то место, где зерно засыпано впрок – для семян, для армии. Словом, НЗ – неприкосновенный запас, значит.
Только мне не очень было понятно, почему хуторские ребятишки от этой легкой работы всячески отлынивают. На любую тяжелую идут, только не на эту.
Но эта мысль была побочной, можно сказать, пристяжечной. А главное, конечно, я окажусь при деле и не буду казаться другим дармоедом и кустарем-надомником.
Ну я, конечно, согласился, считая, что по совместительству погоняю по глубинке голубей, великое множество которых там водилось.
Хоть я погрубел голосом и вытянулся вверх до хорошего мужика, а детства у меня еще было полные штаны.
И про «характер», что дядя Федя упомянул, я тоже сразу догадался. Знал он уже, что не возьму я и грамма хлеба из амбаров. Разве могу я, сталинградец, оголодить армию, что бьется сейчас с врагами, истекая кровью. И где-то там, на Мамаевом Кургане, как он пишет с больших букв, воюет и мой солдат – Иван Инокентьевич Федотов, а может, и дядя Вася, если он еще жив. Об отце я почему-то в ту пору не думал.
Глубинка помещалась в трех с половиной амбарах. Почему с половиной? Один амбар перед самой войной чуть не сгорел. Сумели отстоять ту его часть, что хлебом была забита. Вот ей-то и подлатали, и остался он стоять этаким обрубком.
В трех – целых – амбарах, почти что всклень, короче, под самые верхние окна была засыпана пшеница. А в половинку – четвертей на пять от пола – просо.
Крыты три амбара были железом, а четвертый, самый короткий, тесом.
В мои обязанности было все время – вертуном – ходить между амбарами, и коль чего замечу по части хищения, то немедля ударить в лемех, подвешенный возле караулки.
Караулка – название из прошлого. Потому что сейчас на ее дверях висит здоровенный замок и сторожа вообще не имеют никакого пристанища, иначе, как считают в правлении, проспят они и царство небесное.
А под замком в караулке помимо деревянных лопат, мер, какими таранят зерно от триера или «вима», находится и ружье-бердана. С нею сторожат все другие, кроме меня. По малолетству оружие, оказывается, мне доверять нельзя. Но я дюже не огорчаюсь. В первый же день выбрал я себе дрын потяжелее, на конце его приспособил несколько крупных гаек, невесть как оказавшихся у глубинки. Не видел я ни одной машины, чтобы к ней их можно было приспособить. Вот с этим дрыном я и сторожу.
В первый же день приковылял ко мне один хлюст. Морда – с решето, лбом – паровозы останавливать можно. А чикиляет, словно ногу ему где отжевало.
«Здорово, – говорит, – приспешник божий!»
У меня – уши