Знай обо мне все. Евгений Кулькин
какой-то запах навеял память о еде, и так засосало под ложечкой, что я даже пожевал свой рукав, чтобы хоть сколько-то осолонить пресную от голода слюну.
Я вылез из блиндажа, закидал вход в него разными лохмытами, что валялись вокруг. Было тут и шинельное сукно, и что-то совсем гражданское. А чуть ниже, с порванной пополам станиной, стоялая пушка. Наверно, артиллеристы протирали ее вот этим хабур-чабуром.
Когда мы уже совсем спустились с кургана, я был вынужден спешно взять Норму на короткий поводок, потому что вокруг натоптанной тропинки, на которую мы вышли, сплошь стояли предупреждающие таблички: «Осторожно, мины!»
А развалины жили. То в одном, то в другом месте поднимался вверх дымок. А из одного подвала, слышал я, даже долетала музыка, наверно там крутили патефон.
Первыми, кого мы встретили с Нормой, были три пацана, лет по одиннадцати, не более. Одетые во все солдатское, они чинно шагали по улице и размахивали руками.
«Откуда вы, ребята?» – спросил я, имея в виду, где они живут. И те именью так и поняли.
«Балканские, – сказал один из них. – А ты, случаем, не ельшанский?» – «Почти угадал! – сказал я. – Чего, встречались раньше?»
«Не, – ответил пацан. – Просто там завсегда с собаками все ходят».
Нет, прежней нарывучести в пацанах не было. Значит, и они, как и я, переболели всем этим. А ведь, бывало, балканским не попадайся. Особенно они почему-то ельшанских не любили. Как день футбола, а стадион был около тракторного, на Линейном поселке, так тут обязательно стычка. А то и две. По пути и туда и обратно.
«Я только приехал, – говорю пацанам, – как тут жизнь-то?»
«Бьет ключом и все время по голове!» – опять сказал тот же белявый, что начал со мной разговор и среди троих был, видимо, самый шустрый.
«Завод ни один не пустили?» – интересуюсь.
«Как же, два работают, – уже, вижу, с задоринкой стал говорить он дальше – Один «чики» выпускает, а другой – «брики».
Двое, что стояли все время утупившись, сдержанно засмеялись.
«А ты на каком из них пар мешками носишь?» – спрашиваю с той задиринкой, которая не обижает.
«Мы – федюхи с фэзэухи!» – говорит – белявый, надеясь, видимо, рифмованным словом застать меня врасплох.
«А зарабатывают федюхи хлеба по краюхе?» – спрашиваю я, и этим явно равняю шансы.
«Нет, – говорит «таратор», как мысленно я его «окрестил», – в самом деле, мы все Федьки. Я, – ткнул он себя в грудь, – Остапец.
Я назвал себя.
«А это, – указал Остапец на пацана в конопушках, – Рохин. Между прочим сын генерала».
«Скажешь уж…» – потупился Рохин.
«Чё, не правда, что ли?»
«А я – Левадный, – подал голос третий. – И вовсе не Федор, а Федот. Это Остап Бендер меня в свою команду определил».
Я улыбнулся. Кличка впрямь шла Остапцу. Было в нем что-то такое, что выдавало комбинатора.
«А собаку твою как кличут?» – спросил Федько, как только что назвал Остапца Рохин.
«Норма!» –