Знай обо мне все. Евгений Кулькин
на тракторном, опять мне «Федюхи с фэзэухи» встретились. Все трое. Правда, Остапец с фонарем под глазом.
«Где это ты по габариту не прошел?» – спрашиваю я на чисто шоферском жаргоне.
«Это его гудок так врезал», – за Федька ответил Федот Левадный.
Оказалось, заставил их мастер заводской гудок оттереть от ржавчины, вот Федько и разогнулся возле него с той шустростью, с которой все делал. А там штырь.
Я рассказал о своей работе. Думал, у ребят глаза разгорятся. Шоферское дело, считал я, не может никого не увлечь. А Рохин мне говорит:
«Ну что ты там нашел? Будешь всю жизнь крутить баранку и все. А на заводе вон сколь ступенек: сперва рабочий, потом бригадир, затем мастер, а там – начальник цеха».
«Уж топай до директора!» – съязвил я.
«А что ж, – увлекся Федька. – И дотопаю!»
И, как я через много лет узнаю, дотопал.
А пацаны с нашей улицы – вот кому не пропасть! – стали потихоньку – кто откуда – выползать и появляться. В разное время пришли братья Гордеевы – Зот, или Зося, как мы его звали, из штрафного немецкого лагеря приехал. Как он там очутился, расспрашивать было некогда – целый день на работе. А Иван – по кличке Гива – из-за Волги притопал. Казахскому языку, как он сказал, «учился без передышки» и теперь, как мы порешили, «анкаль» от «бишбармака» отличит.
Петька Комар, хотя и обретался в Бекетовке, на свою улицу заявился чуть ли не последним.
«А чё тут делать? – сказал. – Там хоть на дома целые насмотреться можно».
А вот Егор Бугров, по-простому Бугор, аж с Урала прибыл. Как услыхал, что наши «удавку» немцам в Сталинграде захлестнули, так сразу в дорогу собрался. И вот все это время ехал, как он сказал, «на черепахе взад-вперед».
В первый же вечер, когда эти четверо – кто где – обосновались на нашей улице, потому что дом был только у Комара, стали совместно думать: как дальше жить? И тут я вспомнил про своих друзей-фэзэушников.
В общем, загремели все четверо в ремеслуху. Новое училище было открыто.
И чуть мы за ними следом не ринулись. Но меня, например, не перспектива прельстила, о которой болтал Рохин, а то, что наскучал по своим друзьям. А их селили в общежитие, и теперь мы почти не будем видеться.
И вот обо всем этом мы с Мишкой – начистоту – решили поговорить с Иваном Палычем. Пусть не дюже нас осуждает.
Слушал он нас, как всегда, не перебивая, повертел в руках где-то раздобытую пачку сигарет, но угощать такую неверную братию, видимо, раздумал, сунул ее в карман и вдруг спросил:
«Вы что же, считаете, я всю жизнь дурака валял? Тавотницей в носу свистел?»
Мы что-то пролепетали, близкое к тому, что он же на «коне», а каково нам – «безлошадным»? Если бы хоть стажерами были, а то, как говорят о нас в гараже, – ловчие из артели «Сбей бугор». И столько мы этих бугров уже посбивали, что пора бы запроситься и на другую работу.
Так мы в тот раз и не закурили. И не взяли расчет тоже. А наутро Чередняк