Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Вячеслав Борисович Репин
к себе обеими руками как какое-то редкое сокровище, которым не хотел и не мог поделиться, но девочка увернулась от рук актрисы, и актриса разразилась хриплым, разбитным хохотом. – В наши дни дети уже в десять лет понимают, что появились на свет не из капусты. Был у нас пожилой кюре… Сами понимаете: разве может десятилетняя провинциальная девчонка не заглядываться на молодого местного клирика.., – снова принялась что-то рассказывать Бельом. – Придет к нам, бывало, заберусь к нему на колени… костлявые, как сейчас помню… и давай пытать беднягу: «Ну скажите, откуда берутся дети…» Ах, как розовел! Ах, как бледнел! А как стирал пот со лба краем сутаны… Нет, никогда не забуду! А однажды, что вы думаете? «Брысь! – говорит. – Дух нечистый! Такие, как ты, из ничего вырастают, как лебеда на куче мусора».
Теперь уже вся компания, собравшаяся вокруг актрисы, взорвалась дружным гоготом.
Архитектор отпустил дочь и ринулся к столам наполнять свой бокалище. Петр направился за ним следом. Но дорогу ему преступила незнакомая, средних лет женщина в неприятно ярком, карминового цвета костюме.
Представившись двоюродной сестрой хозяйки дома, она протянула ему увесистый стакан с виски, доверху наполненный кусками льда, – инициатива исходила от хозяйки дома, поскольку никому, кроме нее, не были известны питейные привычки соседа. Петр не успел поблагодарить за виски, как на него поплыл с приветствиями Форестье-I. Жиль, старший брат, вдруг распознал в нем соседа своего брата, да и неплохого собутыльника.
– Вот кого действительно рад видеть! – заверил Форестье-I проникновенным тоном, хлопая Петра по плечу и улыбаясь. – Нет, честное слово! Как дела? Не осточертела дачная скука?
Петр кивнул, но не нашелся что ответить.
– А мне – вот здесь сидит! Променял бы на любую клетку в городе, – заявил Форестье-I с вызывающей прямотой.
Рослый, крупнотелый сангвиник, Жиль Форестье славился своим бурным темпераментом, любовью к детям и левацкими взглядами – репутация закрепилась за ним из-за его болезненного пристрастия к застольным дискуссиям. Что-то особое, провоцирующее всегда, впрочем, настораживало во взгляде его темных, проницательных глаз, по которым легко удавалось определить ход его мыслей, однако это впечатление обычно обнаруживало свою ошибочность: говорить Жиль Форестье начинал всегда о чем-то совершенно неожиданном.
– У вас опять трудности? – спросил Петр.
– Трудности?! – Форестье-I уставил на него бездонный взгляд и отмахнулся, словно не хотел сгоряча наговорить лишнего.
Вопрос действительно казался лишним. Сомнения в том, что дела у братьев плохи, мгновенно развеивались по их виду, особенно по виду младшего, соседа. Стабильности в работе архитектурной «мастерской», которой они руководили на равных началах, не было с тех пор, как Петр знал обоих. Когда же положение становилось критическим, а такое случалось всё чаще, это безошибочно угадывалось по внезапной молчаливости Форестье-младшего,