Возвращение к празднику. Книга-эссе о творческой работе композитора. Леонид Любовский
всевозможных удивительных чудес становились всё более красочными и загадочными…
Что говорить, эти тихие вечерние сидения на лавочке рядом с висящими железнодорожными рельсами, заменяющими церковные колокола, очень отличались от школьных уроков. Я пошёл в школу лишь недавно. Школьные занятия были, конечно, тоже интересны, но здесь – совсем другое дело – здесь была тайна…
Иногда церковный двор оживал. Из окрестных сёл приходили чисто одетые крестьяне и крестьянки, священник выходил из церкви, махал кадилом, окроплял всех святой водой… Такое оживление – обычно в праздники – длилось недолго. И напоминало театр, тот самый маленький театрик, который тоже появился в нашем городе. Небольшая труппа представляла публике свой скромный репертуар в помещении местного клуба, построенного на месте бывшей здесь когда-то православной церкви. Репертуар состоял из популярных музыкальных представлений, народных украинских опер … «Запорожец за Дунаем», «Сорочинская ярмарка», «Наталка-полтавка», «Сватанье на Гончаривке»… Театр забавлял и развлекал послевоенную публику. Долго ещё звучала в ушах после этих спектаклей услышанная там музыка, было весело, забавно, но и здесь, конечно, также не было никакой тайны.
Особая тишина и отречённость от будней, уход в сладкое состояние покоя и размышления о вечном было даровано только в той маленькой церквушке.
* * *
Только что закончилась война. На улицах полно молодых людей – солдат в стареньких выцветших гимнастёрках, возвращающихся с фронта. Много калек, безруких, безногих на грубо сколоченных самодельных возках, на костылях; много изуродованных лиц – даже вспоминать об этом страшно. Сейчас, когда вдруг, неожиданно, мы слышим военную риторику политических лидеров с угрозами: мы всех порвём! – я вспоминаю эти картины детства. Понимаю, как недальновидны и глупы те, кто затевает все эти дьявольские игры. Мой отец, прошедший всю войну и вернувшийся с фронта с двумя осколками в виске, никогда о своих военных годах не вспоминал. Он так и умер от этих осколков на операционном столе, когда их попытались извлечь, а я стал убеждённым пацифистом.
* * *
Понятно и объяснимо то, что в это послевоенное время стране было не до своих детей. Мы сами развлекали себя, как могли. Вот я и любил забегать в нашу маленькую церквушку. Особенно когда там не было службы и царила таинственная тишина, где пахло ладаном и растопленным воском, а многочисленные суровые лики святых старцев осматривали меня с осуждением со всех сторон.
Но вот начиналась служба.
В небогатом интерьере церкви тускло загорались свечи, поблескивали оклады старых икон с мрачными и невыразительными лицами. Запах свежего ладана из курильниц проникал в ноздри. Нестройно пел хор старушек дребезжащими и какими-то бесполыми голосами. И всё же при всём непонятном этом действе, детское любопытство брало верх, я вслушивался