Тридцать три ненастья. Татьяна Брыксина
начинает она
Пробки, ветки, окурки, соринки,
Чтобы идол стоял в чистоте,
В полном блеске людского проклятья…
И судьба её здесь на кресте,
И больная душа на распятье.
Стихотворение «Вопиющая пред Жёлтым домом» написано в 2000 году. Несколько лет несчастная женщина не появлялась здесь, а прошлой весной опять замаячила около. Одета была уже во всё зелёное и к парадному входу подходить не решалась – дирижировала из-под ёлки.
Мы с Василием живём напротив сурового дома больше двадцати лет, но никто нам не докучает, не досматривает, окна лазерными фонарями не просвечивает. Хотя, думаю, досье на всех жильцов Краснознаменской, 19, у строгих соседей имеются. Да что с нас, простаков, взять? А когда-то наш жилой дом считался подведомственным КГБ. Он и построен в те же годы, что и Жёлтый дом – для сотрудников ведомства. Теперь, постаревший, с отвалившейся облицовкой и гнилыми коммуникациями, объект подневольных усилий пленных немцев – он мало привлекателен для проживания функционеров фискальных служб. Они всё больше по коттеджам. Зато нам-то как повезло! Спасибо тебе, Господи, и за это.
Январской ранью в свете неоновых фонарей, мягко заливающем ели и голубой снег, заоконный вид представляется мне рождественской открыткой. Поднимаю глаза и снова смотрю на трепещущий флаг – на душе теплеет. Без пафоса, без вызова. Когда есть что любить и кого любить, не любящие нас кажутся людьми с чужой улицы. Они тоже имеют право на свою любовь и нелюбовь. Но осмеяние Родины – это уж слишком! Не велик грех быть демократом любого образца, но не быть патриотом Отечества – стыд и позор. Впрочем, выстраданное это соображение не сверлит мой мозг на психопатическом уровне. Коротко и ясно промелькнула мысль об этом в просонной голове и переключилась на домашнее.
Сынок
Кружка чая – первейшее дело после сна, но пью его я одна. Муж свои утренние таблетки предпочитает запивать настоем шиповника из термоса. А я без крепкого чая – вялая тень себя самой. Чай, сигарета, а потом и зубы чистить. Василий уже отплескался, побрился и снова нырнул в постель.
Вхожу в просветлевшую спальню и с нарочным укором говорю:
– Сынок, ты это чего?! Скоро восемь… Я кашу заварила.
На Сынка муж реагирует спокойно, не раздражается, но подниматься не спешит.
– Ещё полчасика позарюю…
И я ухожу доглядывать овсянку. Нежных «муси-пуси», «заек» и «солнышек» в нашем разговорном обиходе не принято. Но был такой случай. Василий вернулся домой навеселе, что раньше, в пору его службы в «Отчем крае», случалось довольно часто, чаще, чем теперь, и я, схватив за грудки обессилевшего негодяя, принялась трясти его и крыть на чём свет стоит. Двинуть в обратную или хотя бы вырваться воли у него уже не было. И вдруг тихим-тихим, горьким-горьким голосом он произнёс:
– Что же ты меня так терзаешь? За что мучаешь? Ну, пришел муж пьяный, а ты скажи ему: «Васюшка, ложись, спи, сынок».
Подробности впереди, а пока лишь – суть вкратце:
Волна острой жалости прошла сквозь сердце. Вот оно как, оказывается! Мы, бабы, думаем, что мужики наши должны быть всегда, как с журнальной обложки – белозубыми бруталами с кубиками на животе, и ни в коем случае – слабыми, согрешившими, споткнувшимися у пьяной российской забегаловки.