Тридцать три ненастья. Татьяна Брыксина
Вечно его заманивают в какие-то шалманы. То малярши вьются рядом, то продавщицы из овощного магазина. И как только они его находят? Мне соседка прямо говорит: «Таня, если в Москве останешься – будешь молодец. Твой сожитель весь подъезд возмущает». А он мне вовсе не сожитель, я его считаю мужем – хоть и гражданским. Уж такая любовь мне досталась!
– Ну, в Москве остаться трудно. Что здесь делать без жилья и постоянной прописки? Ладно, иди. И учти, будешь плохо заниматься – отчислим. Я не шучу.
Предупреждение Сорокина меня встревожило, но Василию я решила ничего не рассказывать. А он на том конце провода заливался соловьём:
– Тáнюшка, скоро март. Помнишь, что у меня день рождения? Я тебя жду. Купи мне новый спортивный костюм и чего-нибудь вкусного, московского.
Есть ли у меня деньги, он не спрашивал. А денег почти не было, и я поехала в Литфонд за материальной помощью. Ещё съездила в Бюро пропаганды, попросила несколько выступлений.
– Вам обязательно в Москве?
– Можно и в Подмосковье.
– В Железнодорожный поедете?
– Поеду.
Металась я, как савраска, умудряясь лишь изредка навестить родню: тётю Клашу с бабушкой Дуней в Струнино, Олю – в Подольске, двоюродную сестру Галю – на Ждановской. Где-то мне были рады, где-то не очень. Тихая, робкая бабушка Дуня брала мою руку и грустно смотрела васильковыми глазами. Она была уже стара, лежала в постели, перемогая перелом шейки бедра. В доме к ней относились хорошо, с любовью. Но тётя Клаша могла и прикрикнуть в сердцах, если замечала слёзы в глазах матери:
– Что ты плачешь? Кто тебя обидел? Таню жалко? Она давно уже не сирота – молодая, красивая, сильная женщина! В Москве учится. Будет известной писательницей.
Бабушка пугливо смахивала слезинки и пыталась улыбнуться:
– Да, я ничего, Клаш, я ничего. А Таню всё равно жалко.
Не зная, чем меня потешить, доставала из-под подушки конфетку.
– Люся дала. Только я отвыкла от сладкого, не хочу.
У Ольги в заводском общежитии царила девичья суета: кто над книжкой сидит, кто слушает новую песню Пугачёвой «Миллион алых роз». Только сестра моя была грустна. Она очень изменилась, посуровела, стала неразговорчивой. Девчонки понимали её беду, но им хотелось жить весело. Забегали в комнату, выбегали, судачили о своём. С добрым сочувствием относясь к Ольге, соответственно и меня принимали душевно.
– Таня у нас поэтесса и муж у неё поэт! – представляла меня Оля девочкам, которых я ещё не знала.
– Да ты что??? Настоящая поэтесса? – удивлялись соседки.
В нашей молодости Ольга была для меня очень родным человеком, мы кровно нуждались друг в друге. Но пройдёт тридцать лет, и всё поменяется. Думаю, нашу дружбу надломили личные беды, усталость, козни семейных же доброхотов. Мы созваниваемся иногда, обсуждаем общесемейные проблемы, но я уже не могу сказать: «Оля, мне плохо – приезжай!» Я не узнаю её, но чувствую вечную к ей благодарность. Она протягивала руку помощи в трудных для меня ситуациях, жалела, но очень посуровела с годами.
К