Бутик и окрестности. Сергей Роледер
тственно росту.
Все это говорило о том, что жизнь Туркунова не сложилась. Хотя для этого не обязательно было указывать его антропометрические данные. Достаточно сказать, что Туркунов работал на заводе, в отделе главного технолога. Мезозой! Третичный период.
Нет, Туркунов, конечно, не ископаемое. Он, как и все, отдал должное Перестройке. Он даже встретил ее в первых рядах. То есть уволили его из НИИ одним из первых. Следующие десять лет Туркунов провел в свободном полете. Это его термин, между прочим. Жена называла это штопором. Она хорошая женщина, просто Туркунов ей надоел, причем давно, почти сразу же.
В общественный туалет на «Пролетарской», где Туркунов на рубеже тысячелетий промышлял уборщиком, зашел его однокашник Леня Бурлаков. Он делал то, зачем зашел, и рассматривал человека со шваброй. Человек тыкал ею в угол под раковиной, и лицо его не было освещено энтузиазмом первых капиталистических пятилеток. Несмотря на плохое освещение, Леня, к тому времени уже Леонид Петрович, разглядел в нем знакомые черты. Помыв руки и не найдя сушилки, он всмотрелся пристальнее и спросил: «Турик?» – Туриком называли Туркунова в студенческую пору за… За все и за его фамилию. Они обнялись. Туркунов был смущен, Леонид Петрович доволен, руки его стали сухими.
Сломанной сушилке Туркунов обязан местом на нежданно воскресшем заводе «Красный слесарь». Более того, он еще и прославился. На двадцатилетии их институтского выпуска, куда Туркунова забыли пригласить, за него выпили персонально. Когда записной остряк и балагур Миша Цидман предложил поднять тост за работающих по специальности, публика умиленно загыгыкала. А Витя Маркин, который напивался раньше остальных, крикнул: «Нетуть таковых!» – и предложил выпить за женщин, дабы не держать на весу руки с оттягивающими их «Ролексами». Тут-то Леонид Петрович и рассказал об Туркунове, которого не видел с той поры, как подписал ему заявление о приеме на работу. После пятиминутной паузы, ушедшей на то, чтобы вспомнить «а кто такой этот Туркунов», за него выпили стоя. Затем, по предложению того же шутника Цидмана, почтили его подвиг минутой молчания.
Первые несколько месяцев Туркунов радовался новой работе. Ему нравилось приходить в чистой рубашке и уходить в такой же. Зарплата была маленькой, но зато стабильной. Ему даже удалось накопить на подарок дочери. К совершеннолетию Туркунов преподнес ей импортные часы «Q&Q», которые она, правда, пока так ни разу и не надела.
Однако завод, возродившись, так и не сумел расправить крылья. Леонид Петрович ушел с поста заместителя, выкупил два цеха и занял их под склады для своего нового ООО. Отдел урезали, и Туркунова оставили только потому, что он согласился на сокращение зарплаты. Теперь ее хватало на проезд и на еженедельное пиршество в заводском кафетерии, состоящее из сосиски в тесте и кофе с молоком.
Лотерейный билет Туркунову подарила жена на день его рождения, пошутив при этом недобро. Дочка о дне рождения забыла, на работе о нем не знали. Туркунов зачеркнул цифры и отнес куда надо. На следующий день он пошел праздновать в кафетерий. На окропленном кетчупом столике валялась прочитанная газета. Туркунов полистал новости и наткнулся на номера. Он угадал все шесть.
Сосиска вывалилась из теста и закатилась под стул. Молоко с кофейным запахом пролилось на тщательно оберегаемый от неприятностей свадебный пиджак. Какая-то губа точно дрожала. Скорее всего, нижняя, потому что изо рта капало. Хотя, возможно, и верхняя, так как что-то прыгало перед глазами. «Конец!» – промелькнуло в мозгу. «Наконец!» – поправилось там же.
«Конец-наконец, наконец-конец» – бились два гуттаперчевых шарика внутри черепной коробки, пока не столкнулись и не спрессовались в могучее «Что делать?» Оно-то уже шарахнуло по-взрослому.
Очнувшись от удара, Туркунов побежал к телефону звонить к жене. Пока бежал, он произвел в голове необходимые калькуляции и готов был крикнуть в трубку: «Я выиграл четыреста месячных зарплат, четыреста зарплат!»
Ворвавшись в отдел, он схватил телефон, набрал первую цифру и… остановился. Он представил, как Туркунова отбирает у него билет, сама едет в лотерейный офис, получает деньги и тратит их по своему усмотрению. Она скажет, что Туркунов ей должен не миллион, а сто миллионов. И это будет правдой. В бурные девяностые в семье Туркуновых жена стала основным, если не единственным кормильцем. Впрочем, то же самое происходило и в других семьях. Сначала она челночила в Турцию за шмотками, потом представляла других челноков на городском рынке. Затем ей удалось устроиться в прибазарную гостиницу администраторшей. С недавних пор она осела в райисполкоме на какой-то должности, позволявшей ей приносить раз в неделю продуктовые пайки и раз в месяц мешок цемента для будущего ремонта, который стал целью ее жизни. Туркунов представил, как его миллион превращается в стопки кафеля, рулоны обоев и лучисто-белую сантехнику, и ему стало муторно. Остаток, если он случится, уйдет на обновление гардероба жены и дочки. Их гардероб действительно нуждался в обновлении, но что ему от того? Ни та, ни другая давно не выходили с Туркуновым в люди. Они его просто стеснялись. И вряд ли миллион способен был излечить их стеснительность.
Так думал Туркунов и постепенно предавался панике. Билет