Я не вижу твоего лица. Альбина Рафаиловна Шагапова
полотенца в наволочки.
Ощущение беспомощности давило на меня тяжёлой плитой. Я сжимала жирную ручку ведра, будто этот, протёртый множеством рук кусок железа, мог мне помочь. Спорить и ругаться было бесполезно, я знала это точно. Их много, а я – одна, маленькая, слабая, беззащитная, не привыкшая к жестокости и насмешкам. Отец покрикивал на меня, придирался, но ведь рядом всегда находилась мама, которая утишала и защищала, называя кровиночкой и бедным больным ребёнком.
От этих воспоминаний на душе стало ещё гаже. Жалкое, никчемное существо, неспособное себя защитить.
Пахло недавним обедом – тушёной капустой. Во рту так же присутствовал кисловатый привкус, и жгло в желудке. Если вчера меня тошнило от одного только запаха еды, то сегодня мой желудочно-кишечный тракт бунтовал , бурлил, ныл и горел изнутри, требуя пищи.
Звонок резкий, словно раздражённый, разрывает тишину. Всё! Не успела! Палас так и остался не выбитым, да и как бы мне это удалось, поди, спусти эдакую бандуру со второго на первый этаж, да вынеси её на улицу. Не заправленными остались и кровати. Плевать! Больше не могу! Руки уже не ноют, они ревут от холода, в пояснице стреляет, а в голове бьют колокола. Встаю с пола, иду к ведру, чтобы до прихода комиссии вылить грязную воду. Нога скользит на чём-то маленьком и я падаю. Ведро выпадает из руки, переворачивается, на полу образовывается лужа. Чувствую, как моя кофта становится мокрой, как липнет к коже ткань. Лежу в луже, устало и обречённо смотрю в потолок, будь что будет.
После второго звонка открылась дверь и у входа в комнату выстроились три квадрата, красный, в котором я сразу узнала Наталью Георгиевну, белый – школьный медработник и коричневый – завуч.
– А ну, встань! – рявкнула Краснуха.
Я попыталась встать, но вновь упала. Нога опять наступила на странное нечто. Потянулась к нему и подняла чей-то носок. Чёрт! Как же это отвратительно плохо видеть. Если бы не он.… Ну да ладно, что теперь об этом говорить?
– Да уж, Наталья Георгиевна, приучение детей к труду у вас, как я погляжу, проходит успешно, – проскрипел коричневый квадрат, с кислинкой ехидства в голосе.
– Ольга Валентиновна, – зато в грубом, деревенско – развязно говоре Краснухи проступили капельки приторного мёда. – Эта девочка была, до сей поры, на индивидуальном обучении, за неё всё делала мать, даже мыла, даже трусики стирала. Представляете? Вот и приходится биться…
– Заметно, – усмехнулся белый квадрат с обманчивой весёлостью. Голосок медика был тонким и звонким, как весенняя капель, но нотки отстранённой прохладцы не оставляли никаких сомнений в том, что происходящее её ни чуть не веселит, и даже раздражает. – Единица, однозначно единица.
– Даю установку, – провозгласила завуч. – Обучить новенькую всему за неделю. Вы меня поняли, Наталья Георгиевна, Макаренко вы наш доморощенный.
Коричневый и белый квадрат исчезли, а Краснуха подскочила ко мне.
К тому времени я уже поднялась на ноги и стояла мокрая, растрёпанная, теребя