Прошу любить и не жаловаться. Екатерина Викторовна Береславцева
К себе. Ой, точнее не к себе, там у меня уже ничего нет. Но к своим друзьям. Вам понравится, правда-правда!
– Я почему-то в этом не сомневаюсь, милая барышня.
Я зарделась. Мужчина не отрывал от меня внимательного взгляда.
– Ну а теперь рассказывайте! – спокойно сказал он.
– Что – рассказывать?
– Зачем я вам нужен в этом самом Арбузове? Предъявить своим друзьям?
– Вы очень проницательны, Миша… – я помолчала. – Знаете, что, забудьте обо всём, что я сказала. Я, кажется, перегрелась на солнце и несу сейчас какую-то чепуху. Извините меня.
Моя рука зачем-то полезла в карман и вытащила кипу носовых платков. Я меланхолично посмотрела на них, пожала плечами и переложила в другой карман. Мужчина молча наблюдал за моими действиями.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Евгения Пензюковна.
– Евгения Пензюковна, – ухмыльнувшись, повторил он. – Божественно.
– И вовсе не смешно, – поджала я губы. – Мой дед был отчаянный шутник. И очень любил город, в котором родился.
– Очень его понимаю! – прижал руку к сердцу Михаил. – И одобряю во всем!
Я хмыкнула. Он улыбнулся.
– Молодой человек, ваша очередь! – бабка, стоящая за мной, настойчиво потрясла моего собеседника за рукав. Удивительно, мы с ним стояли уже у самой кассы!
– Благодарю вас, – поклонился он старушке и повернулся к окошку. – Два билета до Арбузова. Число? Евгения Пензюковна, на какое число мы берём?
Он вопросительно взглянул на меня.
– Э-э-э… – запнулась я. – На шестое… Августа…
– Шестое августа, Москва-Арбузов, два билета в купейном вагоне, поезд номер тринадцать, места тринадцатое и четырнадцатое! – припечатала нас своим уверенным металлическим голосом билетёрша. – Всё правильно?
– Да, – кивнули мы и посмотрели друг на друга.
ГЛАВА 4
Вы знаете, чего я боялась, думая о своём возвращении домой в тот самый первый год? Что я вернусь ни с чем. Прилежная отличница, окончившая школу с золотой медалью, а институт, понятное дело, с красным дипломом, кого ставили в пример на каждом родительском собрании и каждую четверть вывешивали портрет (с глубокомысленным выражением лица и трогательной чёлкой на лбу) на доску почёта, – как я могла пропасть в другом городе? Даже если имя ему было – Москва? Никак – думаете вы? Я тоже так думала.
Но всё оказалось почему-то совсем по-другому. Начать с того, что вдали от родных мне людей я оказалась вовсе не такой уж и уверенной. А при ближайшем рассмотрении – и вовсе трусихой. Художественная школа, куда я сначала устроилась, пугала меня своими древними стенами и высокими требованиями. Я боялась сделать что-то не так, не так посмотреть, не так сказать, и мои дорогие коллеги этим очень умело пользовались. На меня взваливали самую тяжёлую работу, и я пыхтела изо всех сил, а в съёмной комнатке плакала от бессилия и разочарования, уткнувшись в ветхую хозяйскую подушку.
Я как-то очень быстро поняла, что Женька