Уже мертва. Кэти Райх
разрезанную плоть. Нижняя часть туловища заканчивалась в районе коленей. Голени со ступнями лежали ниже.
С болью в сердце я заметила, что ногти на пальцах ног покрывает светло-розовый лак. Эта незначительная, но столь личностная деталь привела меня в жуткое волнение. Захотелось чем-нибудь накрыть эту девочку, наорать на всех присутствовавших, прогнать их. Но я молча стояла и ждала своей очереди приложить к ней руку.
Я и сейчас могу закрыть глаза и увидеть рваные края ран на ее черепе – следов неоднократных ударов, нанесенных каким-то тупым предметом. Могу воспроизвести в памяти форму и цвет синяков на ее шее, глаза в красных пятнышках, образовавшихся вследствие петехиального кровоизлияния, причиной которого явилось огромное давление на яремные вены, то есть удушение.
Желудок сводило, когда я представляла себе, что еще мог ло произойти в ужасающие моменты перед и после убийства с этой женщиной-ребенком, выращенной на арахисовом масле, летних лагерях и воскресных школах. Я скор бела о долгих годах, которые ей не суждено прожить. О студенческих балах, которых она никогда не посетит. О пиве, которого больше ни разу не выпьет тайком от родителей.
Мы, люди, живущие в Северной Америке в последних годах двадцатого века, считаем себя народом цивилизованным. Мы пообещали этой девочке просуществовать на свете лет семьдесят, не меньше. А позволили – всего шестнадцать.
Я отогнала болезненные воспоминания о той аутопсии, вытерла со лба пот и покачала головой, отлепляя от плеч намокшие волосы. Образы в моем мозгу перепутались, и я уже не могла отличить картинки, запечатлевшиеся в сознании, от того, что увидела в тот день на снимках.
Так все устроено в жизни. Наверное, и большинство моих воспоминаний о детстве – вовсе не воспоминания, а впечатления от старых фотографий. То есть воспоминания эти не что иное, как мозаика фотоизображений, обработанная памятью. Ментальный скачок в прошлое при помощи «кодака». Может, даже и хорошо, что все складывается именно так. Печальные события люди редко фотографируют.
Открылась дверь, и в парилку вошла женщина. Она улыб нулась, кивнула и разостлала полотенце на скамейке слева от меня. Ее бедра, похожие на губку, испещряли рытвины. Я встала, взяла полотенце и направилась в душ.
Когда я вернулась домой, в прихожей сидел Верди. Он выглядел раздраженным.
«Разве котам свойственны подобные эмоции?» – подумала я.
Наверное, я вижу то, чего нет. Я проверила, есть ли что-нибудь в его миске. Корм в ней еще был, хотя и совсем немного. Чувствуя себя виноватой, я наполнила миску до краев. Верди тут же подбежал. Он нуждался лишь в нескольких вещах: во мне, во «„Фрискис“ – океанская рыбка» и во сне. Все эти потребности удовлетворить полностью невозможно: они возникают снова и снова.
До встречи с Гэбби оставался целый час, и я с удовольствием растянулась на диване. Занятия в спортзале и посещение парилки давали о себе знать: бо́льшая часть мышц будто просто отключилась. Но в этом изнеможении