Осталось жить, чтоб вспоминать. Ольга Григорьевна САТОСОВА
такую расческу на стол, выводил из строя мою сердечную систему, и мне становилось так плохо, что появлялись ощущения удушья – мне не хватало воздуха.
Я не знала, как мне дальше жить. Я физически и объективно не могла оградить свой организм от неожиданных громких и резких звуков, которые вызывали такую реакцию в моей нервной системе. Тогда я стала приспосабливаться к этим звукам.
Я поняла, если я ожидаю услышать тот или иной звук или шум, если он для меня не будет неожиданным, а, наоборот, станет ожидаемым, тогда я смогу за секунду или две подготовить нервную систему к восприятию "видимого" мною звука. В отличие от всех остальных людей, окружающих меня, я не только могла слышать, но я могла "видеть" любой звук.
Когда я догадалась о своём собственном и своеобразном пути излечения ( назначенный врачами курс лечения мне не помогал), я попросила своих девочек, чтобы они старались не производить громких звуков или предупреждали меня заранее, по мере возможности, например, говоря: "Оля, я ставлю чайник на стол…Я закрываю дверцу шкафа…".
Конечно, до абсурда дело не доходило, потому что я не хотела "напрягать" своих девочек, и сама старалась следить, как шпион, за каждым их шагом и движением, и быть заранее готовой услышать и принять, как сенсорное устройство, любой звук или стук.
Приспосабливаясь таким образом к новым условиям жизни после болезни, я ещё как-то справлялась со своими сердечными недугами в нашей комнате, а вот на улице и в университете было намного сложнее.
Я себе самой напоминала слепого человека, довольно хорошо и свободно перемещающегося только в своей квартире, где всё до мелочей было знакомо. Будучи ранее зрячим, он знал, что и где у него в квартире стояло и находилось, и теперь, потеряв зрение, человек более менее свободно передвигается по своей квартире. Всё, что находится за пределами его квартиры, становится для такого человека terra incognita.
Вот и для меня весь мир за пределами нашей комнаты с его звуками и шумами стал опасен.
После занятий в университете я, как улитка в своей ракушке, старалась больше находиться в нашей комнате и готовиться к предстоящим государственным экзаменам.
Только в те дни, когда началось моё физическое выздоровление, постепенно наступало душевное равновесие и полное осознание того, что я собиралась совершить.
Голова моя медленно, но всё же, трезвела, и я стала понимать, какое горе я принесла бы своим близким, особенно папе.
Он бы не вынес смерти дочери и вскоре ушёл бы следом за мной.
Самое большое горе для человека – пережить смерть близких людей и родственников, а пережить смерть своих детей – горе вдвойне, это непоправимая утрата.
Так и случилось в будущем с моим отцом.
Когда мой брат Валентин умер 21 января 1994 года, в день рождения собственного сына Жени, отец не смог перенести смерть любимого и единственного сына, его сердце надломилось и сдало. Он ненамного пережил своего сына.
Я уже писала о том, как мы радовались 21 января,