Деревянная грамота. Далия Трускиновская
тоже, с Божьей помощью, потихоньку.
Девка смотрела на него, рослого парня, сверху вниз, а он на нее – снизу вверх и с восхищением. Не у всякого мужика такая стать, такие широкие плечи, как у этой Авдотьицы, хотя сама она от этого тайно мучится. И среди зазорных девок оказалась, видать, лишь потому, что на такой нешуточный рост жениха не нашлось…
– Две деньги заработать хочешь?
– А три? – сразу спросила она.
Данила усмехнулся – не иначе, вздумала на приданое копить.
– Можно и три, – согласился он. – Сейчас, пока ты еще одета, беги на Красную площадь. Где Земский приказ – знаешь? Так к той избе, куда мертвые тела свозят для опознания.
– И чье же мне тельце-то опознавать?
Улыбка у нее была замечательная, белозубая, и румянец некупленный, и глаза ясные, и коса знатная. Убрать бы пол-аршина лишнего роста – и любой под венец поведет. Да вот незадача – убрать нечем…
– Лежит там парнишка лет десяти или чуть поболее… – Данила призадумался, вспоминая, что было в тех столбцах, которые Семейка понес возвращать в Приказ тайных дел. – Шубейка на нем коричневым сукном крыта, сапоги желтые, волосом рус. Ты приди, будто братца или племянника ищешь, вторую ночь дома не ночевал, мать его поругай – мол, плохо за сыном следила. И про того парнишку поспрашивай – недавно, видать, принесли, еще родные не спохватились.
– А коли его там не будет?
– Ну, ты ж разумница, не мне тебя учить! Ты у смотрителя разузнай – коли детей мертвых приносят, как розыск идет, как родителей ищут? И тут же – назад!
– А где ты меня ждать будешь с четырьмя деньгами?
Данила крякнул и усмехнулся.
Нахальная девка ему все же нравилась, хотя о том, чтобы по крайней мере поцеловать ее, он и не помышлял.
– У самых Никольских ворот. Там народу много – я и замешаюсь…
– Ну, гляди…
И вроде никаких вопросов не задала сперва – сразу, без рассуждений, сбегала куда надо, отпросилась ненадолго. И потом, как по льду переходили Москву-реку, тоже о незначительном толковала – о Феклице, о будущей Масленице, о банных своих делах. Данила все беспокоился, не заведет ли речь о подружке Федосьице? А пуще того – не вспомнит ли о Настасье?…
Что-то, видать, Авдотьица чуяла! Что о Федосьице молчала – так ведь знала, что у подружки с Данилой размолвка, и чужому в такие дела встревать не след. А вот как она догадалась о Настасье ни слова не вымолвить?
И хотелось Даниле услышать про чернокосую гудошницу, и боялся выдать себя…
Уже когда на Красную площадь входили, а там как раз торг разгорался, в великом шуме и гаме спросила Авдотьица:
– А что, парнишечка-то, видать, убитый?
– Замерз до смерти, – отвечал Данила. – Ну, ступай с Богом, а я – к воротам. Тут и разойдемся.
Он неторопливо пошел по торгу, сторонясь зазывал. Нужно было так лениво пройтись, чтобы выйти к Никольским воротам не сразу и поменьше возле них околачиваться. Как знать – долго ли там Авдотьица расспросы вести станет?
Девка