Марсель Дюшан. Беседы с Пьером Кабанном. Пьер Кабанн
где-то в 1910-м или в 1911-м.
А у Пикассо не бывали?
В это время нет.
Он не казался вам выдающимся художником?
Нисколько. Скорее, наоборот. Между Пикассо и Метценже шла, скажем так, интеллектуальная конкуренция. Когда кубизм начал приобретать вес в общественном мнении, говорили в основном о Метценже. Он объяснял кубизм, тогда как Пикассо никогда ничего не объяснял. Прошло несколько лет, прежде чем стало понятно, что молчать было полезнее, чем много говорить. Всё это, однако, не мешало Метценже относиться к Пикассо с большим пиететом. Не знаю, чего ему не хватило в дальнейшем, но в этот момент именно он, Метценже, был наиболее близок из всех кубистов к формуле синтеза. Но это не сработало. Почему? Загадка. А Пикассо был поднят на знамя позднее. Публике всегда нужно знамя: там может быть Пикассо, Эйнштейн или кто-то еще. В конечном счете полдела решает публика.
Вы сказали, что заинтересовались кубизмом. Когда это произошло?
Где-то в 1911-м. К этому времени я отошел от фовизма в сторону того, о чем говорили вокруг и что было мне интересно, – в сторону кубизма. Для меня это был очень серьезный выбор.
Не лишенный, однако, протеста, который вы, полагаю, разделяли с братьями – Вийоном и Дюшан-Вийоном…
Да, мы протестовали против систематизации. Я никогда не мог заставить себя принять установленные формулы, мне претило кому-то подражать, поддаваться влиянию, быть похожим на экспонат в витрине.
Между еще очень академичной «Партией в шахматы», написанной вами в июне 1910 года, и картинами следующего года – «Сонатой», «Портретом игроков в шахматы», «Дульсинеей» – чувствуется резкий разрыв.
Так и есть. «Партия в шахматы» висела в Осеннем салоне 1910 года, а уже в январе 1911-го я написал «Сонату», которую в сентябре переработал. «Дульсинея» – пять женских силуэтов, выстроенных по наклонной линии, – относится к этому же времени. Особенно удивительна тут стремительная перемена техники.
Но вы колебались, прежде чем принять это решение.
Да, потому что новая техника кубизма потребовала от меня немалой ручной работы, чтобы к ней приспособиться.
Действительно, складывается впечатление, что вас привлекал не столько дух кубизма, сколько его техника, то есть обнажение формы холста с помощью светотени.
Совершенно верно.
Именно с помощью светотени, а не с помощью цвета. Я запомню ваше выражение «ручная работа», но сейчас мне хотелось бы понять, что именно побудило вас порвать с той манерой, в которой вы писали до этого.
Не знаю. Вероятно, что-то из увиденного у Канвейлера.
После «Партии в шахматы», в сентябре-октябре 1911 года, вы создали несколько этюдов углем и маслом для картины «Портрет игроков в шахматы», законченной в декабре.
Да, всё это было в октябре-ноябре 1911 года. Есть живописный эскиз, который хранится в парижском Музее современного искусства, а еще до него я сделал три или четыре рисунка. Затем я написал самую большую версию «Игроков» – окончательную, находящуюся в Музее Филадельфии,