«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть VIII. Педагогическая деятельность в свердловских институтах (1939-1956). Василий Алексеевич Игнатьев
больший объём «латыни», которая при нём уже была «на в моде». Перед преподавателями латинского языка в медицинском институте ставилась задача: приучить студентов к терминологии, главным образом, по анатомии; научить читать и писать рецепты: кое-что сделать для изучения фармакологии. И вот на занятиях переводились: angulus costae3, ulcus duodeni4 et cetera.5 Учебник по латинскому языку в первой редакции только и состоял из набора таких выражений и только во второй редакции (проф[ессора] Боголепова6) снабжён был различными статьями из медицинских наук, в том числе из Цельса7: чтение рецептов – это, как выразился поэт [А. С. Пушкин – ред.], было «предел души моей желанный», ход королём. На них преподаватели латинского языка старались убедить студентов в необходимости изучать латинский язык. К этому, т. е. к убеждению приходилось часто прибегать, но часто в глазах агитируемых можно было прочитать: «милые вы люди и, как видно, патриоты латинского языка, но и мы тоже не менее милые люди», ergo8… Самое же главное, опираясь на рецепты, чтобы убедить студентов в необходимости изучать латинский язык (читай – грамматику), преподаватели попадали в явное положение contradiction in adiecto.9 На это и их ловили студенты. Они говорили: «вот вы говорите, что нужно знать склонения существительных для рецептуры, но неужели вы думаете, что мы будем писать слова в рецептах полностью. Сами же вы учите писать рецептурные термины сокращённо. Вот смотрите образцы рецептов в учебнике». Что ещё можно сказать: их логика не опровержима. Конечно, преподаватели старались «сдабривать», как говорится, переводы разными пословицами, например: «Sana mens in corpore sano»10 и т. д., даже каламбурами, например: «Anicum cognoscimus amore, more, ore, re»11; даже загадками, например: «Mitto tibi navem, rostrum puppique non habentem»12. Пётр Алексеевич имел однажды удовольствие убедиться, как плодотворны были подобного рода переводы. Было так: сдавала экзамен студентка с датской фамилией – Готде-Грот. Всё ответила блестяще, и когда он взял зачётную книжку, чтобы поставить quinque13, вдруг она заулыбалась и говорит: «Позвольте мне прочитать на память вот это» и сказала: «Amicum cognoscimus…» Ну, это же было умиление! Вот когда можно было сказать: «Умри, Денис!»14 Или вспомнить лермонтовское: «тогда смиряется души моей тревога»…15 Но это были редкие случаи.
Как относились к латинскому языку те, изучение которого было им «на потребу», т. е. профессора, преподаватели? Заведующий кафедрой анатомии, он же декан, Николай Павлович Александров16, «в минуты жизни трудные» приходил на помощь учителям. Высокого роста, седой, как лунь, с лицом пепельного цвета и голосом «шаляпинской» силы, он иногда устраивал со студентами беседы «о значении изучения латинского языка». Он говорил, сам себя слушал и смотрел, какое впечатление его речь производит на студентов и учителей. «Они» (первые) в этом случае не решались выступать в защиту, ссылаясь на строение рецептов. Никогда не забудет Пётр
Боголепов В. М. «Латинский язык. Учебник». Медгиз, 1950.
Цельс – римский философ-платоник второй половины II века.
«Умри, Денис, лучше не напишешь» – слова, приписываемые Григорию Потёмкину, которые, как считается, были сказаны им Денису Фонвизину после премьеры его пьесы «Недоросль» 24 сентября 1782 года. Фраза стала крылатой и служит для одобрения чьего-либо успеха. Существует множество вариантов этой фразы от наиболее пространного «Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши: имя твоё бессмертно будет по этой одной пьесе» до самого краткого: «Умри, Денис…».
Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…»
Александров Николай Павлович – декан педиатрического факультета Свердловского государственного медицинского института в 1940-1941 гг.