Зеркало Анхелики. Ксения Славур
по двору, показала все, что отремонтировал и заменил Ромка, Катерина одобрительно кивала. Дом был чистым, ухоженным, чувствовалось, что хозяева его любят. В комнатах на полу стояло множество цветов, некоторые были под потолок, отчего создавалось впечатление торжества жизни и нарядности, а на ковре в луче солнечного света, вывернувшись калачом, подставив белый живот теплу, мурча, спала кошка и сообщала комнате уют и покой.
– Сейчас тут Женечка живет, а раньше Ромочка был.
Комната была небольшая, метров шестнадцать, но очень атмосферная. Два окна выходили на огород и были чуть приоткрыты ввиду приближающегося вечера. Перед окнами росли какие-то плодовые деревья и защищали от солнца и приятно шелестели листвой. Полуторная кровать у стены застелена белым набивным покрывалом, в изголовьи на старинный манер подушка поставлена дутым треугольником. Письменный стол, стул и двуместный диванчик у другой стены. Несколько полок с книгами, множество картин на стенах, на полу мольберт. По рисункам можно было отследить прогресс художника – рост мастерства был заметен даже на беглый взгляд. Катерина опустилась на стул: вот ты какая, значит, комната детства Ромки! Почему-то ей казалось, что все должно было быть хуже, видимо, срабатывал стереотип представления о жизни пьющих людей.
– Это мой дом, дом моих родителей, – словно услышала ее мысли Татьяна Ивановна, тоже тихонько присевшая на диван и глазами гостьи оглядывавшая комнату. – Виктор к нам жить пришел, свой дом у них в негодность пришел. Я как раз осиротела, когда с ним познакомилась, через год расписались, через два он пить стал.
– Угораздило Вас выйти за него! – вырвалось у Катерины; о своем неделикатном порыве она пожалела, еще не договорив.
– Молодо-зелено! На него смотрела, а надо было на семью его. Виктор был энергичный, весь какой-то пружинистый, страстный, а я спокойная – такая несхожесть характеров всегда усиливает интерес, интригует, очаровывает. Потом уже стало ясно, что его энергия является энергией саморазрушения. Погодя он ее и на нас направил. Бес в нем жил, просто удивительное стремление не созидать, а разрушать. Как это в восемнадцать поймешь? Никак. Так и получилось. Вон, видишь, – она показала рукой на стену, – последнее наше общее фото.
Катерина встала и подошла к снимку. Татьяна Ивановна держала на коленях девочку-куколку лет двух с огромным бантом на беленьких волосиках. Справа от нее Женька улыбался во весь рот. Слева стоял Ромка – уже, правда, не Ромка, а мужчина. С длинными волосами! До плеч! Надо же, как неожиданно! Катерина не видела его таким и с интересом засмотрелась: тело его вошло в силу, по-мужски налилось, черты лица стали жестче, губы тоньше, есть морщинки, видно, что побрился. Она улыбнулась: Ромка и побрился! Это не вязалось. Изменился взгляд, она долго всматривалась, пытаясь понять, что такого появилось в его глазах и чертах. Поняла: горечь. Да, горечь и боль.
Вопросительно глянула на Татьяну Ивановну, чуть дотрагиваясь до головы, мол, Ромка носил длинные волосы? Она поняла:
– После того случая,