Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках). Игорь Николаевич Макаров
не вяжется в стройную картину замкомвзвода зенитчика. Ранение: раздробленный затвором палец, которым в горячке выковыривал перекошенный патрон в патроннике пулемета. После чего пришлось совершать несколько походов в санчасть, чтобы перевязать его, в свободное от войны время. Этот палец крив и до сего дня. Про него отец рассказывал с легкой улыбкой, как и о реке Свирь, что текла кровью, когда переправили через неё дивизию, от которой ничего не осталось. Он не нашёл даже упоминания об этой операции, оттого и рассказал мне. Две медали " За отвагу", за "Победу над Германией", "За оборону Советского Заполярья". Насчет пальца я слышал из его уст совершенно фантастическую вещь, которую я отношу скорее к его возрасту и частичной потере памяти, чем к тому, что могло место иметь. Хотя бог его один ведает. По его словам, слышанным мной совсем недавно, палец этот был не раздроблен, а его начисто оторвало затвором ДШК. Затем он был приторочен к руке таки дедовским способом, то бишь при помощи бинта и палочек. Естественно лечить в медсанбате его не решились, предлагая его просто отрезать. Но отец отказался и, в конце концов, он просто прирос на место без помощи и наблюдения со стороны медицинской братии. Впрочем, на войне всё возможно. Если отец говорил, что во время войны он спал на земле зимой и не только выжил, но и даже не болел. А зима была полярная, и температура была таки приличная, соответствующая условиям широты и долготы данной местности. Багамы! Багамы! Таити. Таити. Не были мы ни на какой Таити.
Затем демобилизация. Шесть лет тюрьмы и женитьба в ней. Сын и дочь. Сводного брата я видел, а судьба сестры осталась в тумане и доныне. Отец о ней тоже ничего не знает. Или знает? Бес его разберет, и душу его. У неё было слабое здоровье и её положили в больницу, из которой она пропала.
Окончание техникума, когда ему было за сорок. Он уже был начальником МТС. Затем должность зам начальника Управления сельского хозяйства, Главного инженера при этом. Когда ему было шестьдесят, то он не стал работать больше и дня, хотя здоровье имел отменное, и у него было на шеи три студента и дочь школьница. Он держал корову почти до восьмидесяти и бросил это дело только из-за смерти матери, помогая на сенокосе и в посадке картошки моей младшей сестренке, оставшейся с ним в З-х. Одна из нас четверых, водя машину, которую сам и собрал двадцать лет назад, при моем некотором участии.
Ныне я далеко от него, он даже не видел моего сына, которому уже двенадцать лет, а ныне и более, которого мне так хочется ему показать и заставить написать о себе, о своей жизни, перипетиях судьбы, дедах и прадедах моих, как старшего в нашем роду, а не те отрывочные рассказы о его жизни и судьбе, написанные может быть профессиональной рукой, но которым я не был свидетель. Я не показываю того, что написал о нём, пусть ему будет стыдно, как за бесцельно прожитые и протащившиеся годы, за свое молчание и не желание взяться за перо.
И ещё, звоня ему, я говорю: "Здравствуй, папа, это я", но сейчас это не делаю и не хочу делать, имея для того причины весьма веские.
Счастье