Поводырь. Евгений Васильевич Акуленко

      Пахло в бараках плохо. Испарения животных, ароматы пота и давно не мытых тел, ворохи грязного тряпья по углам образовывали неповторимый устойчивый и отнюдь не кислородный коктейль. Вдобавок, было очень душно: берегли тепло. Каждая щелочка забита паклей, двери до пола забраны плотной мешковиной, маленькие мутные оконца обтянуты целлофановой пленкой. Ветерок создавали только изредка пробегающие в полумраке работники. Праник себя к слабакам не относил, но побился бы об заклад, что царившая атмосфера по своей свежести и насыщенности нежными нотками дала бы порядочную фору солдатской казарме после трехдневного марша.

      Однако все это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось внутри теплиц. Едва Праник переступил высокий неудобный порог, от едкой нестерпимой вони резануло глаза так, что вокруг поплыли оранжевые круги, а желудок пообещал вернуть весь объем принятого за последние сорок восемь часов. И еще добавить от себя. Покачнувшись, Праник уперся лопатками в дверной косяк, с трудом перевел дух, и усилием воли удержал желудок на месте: он сюда явился восполнить калорийные запасы, а не растратить последние.

      – Плохо пахнет – холошо расцет! – сообщил назначенный в гиды местный труженик, по акценту и экстерьеру выдавая в себе уроженца Китайской народно-демократической республики.

      Представился он, как Цин. Не «Петя», не «Вова», не «помогайка», как обычно любят ассимилироваться в русскоязычной среде уроженцы поднебесной. Нет, по имени, кратко, но уточнив пару раз, как правильно. Был он невысок, худ, голову имел большую круглую, как шар, с изрядной проплешиной и жидкий хвостик волос, цепляющихся еще за жизнь. Цин так Цин, Праник пожал плечами, запомнить легко, была, помнится, в Китае такая династия. Или эпоха… Или и то, и другое сразу.

      Праника определил китаец таскать воду для полива. На заднем дворе фермы старую силосную яму заполняло озерцо желтой жижи, что приобрела свой цвет то ли от сливаемых туда помоев, то ли от кучи драных капроновых мешков с фосфатными удобрениями, размываемой дождями подле.

      Праник знал по опыту, что места подобные лучше огибать стороной, потому как дозиметр вблизи них начинал стрекотать, как кузнечик в экстазе размножения, и рекорды показывал небывалые. Цин робкие опасения выслушал скептически и замахал рукой:

      – Циста! Циста! – Надеясь, видно, от цирроза печени сдохнуть раньше, чем от накопленной радиации.

      Жижу сливал Праник в железное корыто. Там Цин ее щедро бодяжил, перемешивая палочкой, с каким-то порошком из зловещего вида пакетов ярко-кислотной раскраски с иероглифами. Но и этого ему казалось недостаточно. Для пущей забористости на каждое корыто приходилось еще полведра коричневой липкой массы, запах которой не оставлял, так сказать, никаких сомнений в характере происхождения.

      – Кавно – хорошо! – делился опытом человек-эпоха и сетовал: – Только мало.

      И