Большая картина. Франсуа ле Бон
определенный МОЛом ему в соавторы, ждал у входа в пивную. Он был одних лет с Ивлином, коренастый и крепкий, с жесткими темными волосами и какой-то неуловимой ближневосточностью в скулах, веках и тоне лица. На нем была потрепанная кожаная куртка, темно-серый шарф, старомодно завязанный на манер «у нас, художников» и тяжелые ботинки, подбитые металлическими стержнями. Завидев Ивлина, с которым он прежде условился о встрече по штрих-коду Слепого талона, незнакомец протянул могучую, обветренную руку:
– Меня зовут Шлегель. Если вы из Мирового Общества…
– Я Камберленд, – перебил его Ивлин.
– Рад знакомству, мистер Камберленд, – заученно-любезно ответил Шлегель, но уже на следующей реплике его голос изменился, стал добродушным: – Пойдем пожрем?
Значит, он не боялся есть в общественных местах, понял Ивлин. Этот мистер Шлегель, видимо, не опасался тяжелых металлов в продуктах – ими вечно пугали Ивлина отец и миссис Гонт, заставляя есть дома и готовить себе пищу самому.
Они зашли в пивную, погрузились в чернодеревный балочный сумрак. Зал был пуст, заведение доживало последний месяц и не ведало об этом. Ивлин попытался улыбнуться, улыбка поехала набок, превратилась в оскал:
– Понятия не имею, что полагается говорить.
Новый знакомый начал с нейтральной и вместе с тем – самой неудобной общности:
– Хочешь стать настоящим писателем?
– Кто ж не хочет? – усмехнулся Ивлин. – Учитывая, во сколько это обходится простым смертным.
– И не говори. Сам я продал дом родителей, чтобы только выхватить этот Слепой талон… Думал, получу какой-то дар с небес. – Шлегель озадаченно оглядел своего спутника через стол. – И вот что у нас есть в итоге.
– Целый дом? – Ивлина поразила столь масштабная жертва. – Но это большая сумма!
– Честно говоря, я еще надеялся, что они научат меня бонусом какому-то особому видению. Вроде того, как работают великие авторы, все такое. Чтобы сочинять прекрасное не только на потребу, а… для себя.
– «Для себя»? – фыркнул Ивлин. – Так говорили раньше.
Шлегель рассмеялся:
– Точно, помню это! В те времена каждый придурок начесывал себе что-то невероятное на голове или рядился в пух и прах, громко утверждая при этом, что делает это исключительно «для себя». Эх, старые добрые времена!
– Значит, ты из тех, да? – поинтересовался Ивлин. – Длясебяшек? Веришь в то, что люди публикуют тексты прямо от самого сердца, не переживая, что скажет публика?
Шлегель задумался, стал разминать пальцы и, к вящему недовольству Ивлина, громко хрустнул костяшками.
– Вряд ли. Наивно так считать… Я просто хотел, наверное, сам стать лучше, чтобы порадовать читателей хорошим текстом. Ведь хороший – значит искренний, так?
Он услышанного Ивлина передернуло даже сильнее, чем от хруста костяшек.
– Вот