Королевская гончая. Оливия Штерн
неинтересные делишки. Я сделался популярен, как оперный тенор, как чемпион французской борьбы или бокса, как модная каскадная певичка.
Мне всегда казалось, что в подобного рода сетованиях Холмса сквозило некоторое притворство, а потому я и возразил ему с заметным сарказмом.
– Но ведь вы же сами неоднократно жаловались, что монотонная, будничная жизнь вас не удовлетворяет, что распутывание сложного дела доставляет вам особое наслаждение. Я только своими записками расширил сферу вашей деятельности, увеличил ваш выбор.
– Да, это правда, – совершенно серьезно согласился Холмс, как бы, не замечая моей иронии – выбор интересных дел действительно увеличился, но наряду с этим увеличилась и шансы ошибиться в их оценке. Сколько раз мне приходилось приниматься за дела, рисующиеся по рассказам заинтересованных в них лиц загадочными и необъяснимыми, а в конце концов получались картины преступлений совершенно шаблонных и заурядных. Мне кажется, впрочем, что на этот раз мне придется иметь дело с преступлением исключительного характера, борьба с которым несколько расшевелит мои нервы. Но, однако, дорогой Ватсон, – спохватился вдруг Холмс, – я с вами заболтался. Мне необходимо быть в «Парижском кафе» не позднее чем в двенадцать часов. Оттуда я направляюсь в «Казино», где должна разыграться сегодня довольно интересная пьеса, которую вы вероятно сможете понаблюдать, если будете там к часу или к двум. Но прошу вас помнить об одном: мы с вами знакомы, хотя и хорошо, но не близко и что бы со мной ни приключилось, вы не принимайте слишком близко к сердцу и своим вмешательством не выдавайте меня. Часа, в три будьте у себя дома. Я за вами пришлю, как за знакомым доктором, и приглашу вас к себе в гостиницу «Лондон». Там на досуге я расскажу вам подробности этого дела. А пока, прощайте.
Холмс крепко пожал мне руку и быстро зашагал по направлению к кафе-ресторану.
Признаюсь, эта случайная встреча с моим знаменитым другом, с которым я, занятый своей врачебной практикой и тихой семейной жизнью, не видался около года, подействовала на меня крайне возбуждающе. Я почувствовал себя в положении старого боевого коня, стоящего уже давно в конюшне на полном покое и вдруг услышавшего знакомые звуки военной трубы, призывающей его к новым атакам и схваткам. Картины нашей прежней совместной жизни с Холмсом на Бейкер-стрит, пережитых вместе опасностей и интереснейших приключений, вставали передо мной одна за другой. Я вновь переживал в мыслях золотую пору моих молодых, часто безрассудных, порывов отваги и увлечений. В черновике моем было добавлено еще выражение – «моей свободы», но Мери совершенно справедливо обратила мое внимание на несоответствие этих слов с их действительным смыслом. Я совершенно свободен и теперь, так как нельзя же признавать цепями или оковами чувство нравственного долга перед семьёй. Очевидно, здесь вопрос не в свободе, а лишь в наступлении более зрелой жизненной поры логических, разумных размышлений. Но с этими доводами