Киевский котёл. Татьяна Беспалова
ранило, и мы стали терять людей дезертирами. Дивизию при формировании укомплектовали личным составом, в основном из Черниговской области. И вот при отходе через населенные пункты часть личного состава смалодушничала и разошлась по домам.
Так от дивизии осталось только наше танковое подразделение и до полутора взводов пехоты. После всех потерь я оказался старшим командиром. Пехоту посадили на броню, но огневой поддержки не имели. Карта у меня была, но о расположении частей противника мы не имели понятия – в таких условиях о разведке я и не помышлял. Готов признаться: на уровне подсознания я, конечно, стремился в Оржицу. Но дезертировать? Нет, о таком я не помышлял. Ах, если бы у нас получилось прорваться, тогда, возможно, мать и Люба… Эх, облажался я, Галя! И себя не уберег, и Оржицу! Вместе со всею семьей своей…
– Погоди! Может, еще не со всей? Где-то старшие дети Любы. Может быть, они живы, – Галя возникла передо мной, сопровождаемая волной влажного холода. – Шварцев рассказывал всякие небылицы за Оржицу, но я ему не очень-то верю. Все не так, как он говорит. Чую брехуна. Только зачем так брехать – пока не понимаю.
Почувствовав на лице влагу, я подумал было, что дождевая вода профильтровалась наконец через слой почвы у меня над головой и теперь затапливает землянку. Я тер и тискал лицо ладонями, пытался утереться краем шершавой тряпки, служившей мне одеялом. Но лицо никак не просыхало. Вода с потолка все капала и капала.
Кто-то – скорее всего это была Галя – зажег свет, но я отвернулся от него. Они могут подумать, будто я плакал. Я утирал лицо – очень уж не хотелось, чтобы товарищи видели мое лицо таким мокрым. Меня удивила легкость, с которой наболевшие мышцы и кости поддались моей воле – боль почти не чувствовалась. Но сырость! Не только лицо мое, но и туловище, и руки – все покрывала липкая, сладковато пахнущая влага.
Потом я услышал голоса. Попытался пересчитать людей, опознать по голосам. С капитаном Шварцевым низким и хриплым голосом заговорил другой человек. Этот говорил с выдающим почтенный возраст придыханием. Властные интонации, выдававшие человека непростого, привыкшего приказывать, а не подчиняться приказам. Как же так, ведь военврач, которого я про себя все еще именовал Ангелом, утверждал, что среди нас лишь трое командиров: сам военврач, я и капитан Шварцев. Кто же тогда этот властный, если он не командир? И куда, спрашивается, подевалась Галя? Если убежала, то когда вернется и вернется ли? Что, если я ее снова потерял?
– Нехорошо ему. Думаю, раны открылись, – сказал капитан Шварцев.
– Та ничего особенного. По нынешним временам, это не сильное кровотечение. Надо дать ему еще воды. Сладкой. Вот. Отдаю последний сахар. Размешай как следует, старик, – отозвалась Галя.
Я сразу и без колебаний признал ее. Вернулась! Распоряжается! Забытая, детская радость накрыла меня. Засмеявшись, я легко – будто заранее знал, что боли не будет, – обернулся к ней и тут же почувствовал во рту сладкий вкус воды.
– Сахар? –