Дочки-матери. Катерина Шпиллер
и изображала: «Солженицын – а-а-ах!» – глазки закатывает и приседает. Потом в точности такие же приседания они увидели в фильме «Кин-дза-дза». Таська хохотала пуще всех, когда смотрела… «Ах, Чехов! Жёлтые штаны – два раза КУ!» – и опять раскоряченный реверанс и состроенная морда блаженной идиотки. «А дальше вам могут говорить, что угодно, вы примете из рук своего кумира всё, абсолютно всё. Возможно, даже людоедство. Потому что у вас в голове критика отключена…»
Антония тогда вправила мозги дочери, объяснив, что у них, у российских интеллигентов, тем более, шестидесятников, не могут быть недостойные кумиры, тем более – людоеды. Это у таких, как Таська, безнравственных современных профурсеток, дур и мизантропок… Дочь, как обычно, всё это проглотила, не возражая. Антония всегда побеждала в спорах. А как же иначе? Таська уходила побеждённая, ссутулившаяся, ничтожная, как побитая собачонка. Антония чувствовала себя после таких споров с дочерью двойственно: с одной стороны – очередная победа и унижение противника, с другой – горькое осознание наличия сильного оппонента, который умнее, чем хотелось бы, и мыслит как-то не так, как надо, как ему внушается, как от него требуется. И противник имеет перспективу – растёт, развивается, умнеет, читает, размышляет. Куда-то не туда развивается! Почему нельзя остановить, запретить этот неправильный поворот взросления собственного ребёнка! Как-то это неверно устроено, какой-то недосмотр – то ли природы, то ли общества. Дети – любовь и радость? Возможно. Когда они такие, как их задумывали родители. А не когда «цветут и пахнут» своими собственными красками и запахами. Ведь тогда они – чужие! Как же можно требовать от существа мыслящего, отнюдь не животного, а очень даже гомо сапиенс, любви к совершенно чужому, порой, чуждому организму, который к тому же ещё своё мнение имеет и проявляет собственный характер? Точнее, пытается иметь и проявлять, потому что кто ж ему даст. Ну, по крайней мере, не Антония. Слишком дорого ей достались все её нынешние понимания, знания и убеждения, чтоб терпеть «оппозицию» под боком, в собственном доме.
Уже напившись чаю, Антония поняла, что совершила ошибку. Не чаю надо было пить. Водочки. Нехорошо, конечно, на пустой желудок да и доктор запрещает из-за печени, но обеда всё равно нет, есть совсем не хочется, а вот отпраздновать окончание работы следовало. По традиции. Как же она забыла? Слишком задумалась, что ли, о Таське? Антония почувствовала сильную досаду и гнев – на дочь. Вот ведь стоило о ней лишь только подумать, как из головы будто ураганом выдуло саму мысль о рюмочке-другой, об удовольствии… Что это – безусловный рефлекс, что ли? Образ Таськи – и тут же условный рефлекс «не пить»? Да ну, ерунда… Не было мысли «не пить», просто в голове не поместились сразу две мысли. Потому что там, в мозгу, расселась вольно дочь и, как обычно, заняла своей персоной всё пространство, вытеснив оттуда даже радость и удовлетворение, какая уж там водочка… М-да, как обычно,