Дельфийский оракул. Екатерина Лесина
увольняются, а потом одна… Ирой ее звать, Иринкой, вдруг объявилась. И знаешь, она была, вела она себя точь-в-точь как Эмма! Тогда я и понял – кто-то пользуется чашей! Ты мне поможешь?
Саломея имеет полное право ответить ему отказом.
– Когда я встретил тебя, то понял – это судьба. Я же знаю о тебе, ну, о том, чем ты занимаешься. – Аполлон стыдливо отвел взгляд, словно занималась Саломея чем-то в высшей степени неприличным. – И… я на работу тебя позвать хотел…
– Что ж не позвал?
– Ну… решил, что ты неправильно все поймешь.
Да уж, за Саломеей такое водится – понимать все неправильно.
– И вот встреча… нарочно не придумаешь!
– А телефон свой ты зачем утопил в чае? И спектакль этот затеял – зачем?
Прежде чем принять решение, Саломея должна понять: с кем она имеет дело? Она и правда не знает человека, сидящего напротив нее. Вот ведь странность, а думала, что знает – лучше, чем себя!
Одно вранье вокруг.
– Такое дело… я тут пораскинул мозгами. Чаша – в квартире, а там чужих не бывает. Значит, кто-то из своих ее берет – иногда, а потом кладет на место. И если так, этот человек может следить за мной! Вот пусть и следит себе. За мной, за тобой… пусть он думает, что у нас с тобой – роман. Хорошо?
Плохо! Комок тошноты застрял в горле, ни проглотить, ни сплюнуть его. И в кого только Саломея уродилась такой дурой никчемушной, которая только и умеет, что на граблях «плясать»? Вот сейчас разум ей говорит, что надо бы встать, попрощаться и уйти! А лучше – выплеснуть остатки чая в улыбающуюся физию того, кто раньше казался ей богом.
– Помоги, – Аполлон посмотрел на нее снизу вверх, и было в нем что-то такое, до невозможности жалкое, что Саломея ответила:
– Хорошо.
Эпизод 1
Рождение бога
Утлая ладья искала путь среди волн, столь огромных, что, казалось, еще немного, и они разобьют несчастное суденышко в щепы. Грозен был Посейдон Великий, гневался он, и чайки в тысячи голосов вторили его гневу. Зевс Седовласый хмуро взирал с небесных высот. В темных облаках мелькали искры и ленты молний, и женщина, глядя вверх, плакала.
Что еще ей оставалось делать?
Губы ее были сухими. Волосы слиплись, а кожа, некогда мягкая, отвердела, будто черепаший панцирь. И женщина всей своей сутью осознавала, что скоро откроются пред ней врата в подземный мир. Тени на воде уже не были просто тенями, но, бесплотные – такие знакомые – тянули к ней руки, умоляя ее поделиться с ними теми крохами тепла, что еще оставались в ее изможденном теле.
– Нет, – шептала женщина, отмахиваясь от этих протянутых призрачных рук. – Подите прочь! Прочь!
А ветер выл в две глотки. Да и ветер ли это был? Цербер двуглавый пугает души умерших, и голос его будоражит слепую Фемиду, заставляя ее вновь и вновь склоняться над весами. Только что с них проку, если глаза ее давно привыкли видеть иное, чем то, что есть на самом деле.
– Проклинаю! – взвыла женщина, слизывая с губ крупицы соли. – Проклинаю вас! Я, Лето, дочь