Сон и другие мистические истории. Гоар Маркосян-Каспер
один малозначащий вроде бы эпизод, какая-то чепуховина, связанная с выбором места для его картин. Когда, развесив несколько акварелей в комнате дочери, Дереник стал присматриваться к стенам спальни, Регина – ну не то чтоб поморщилась или… нет, даже нельзя сказать, что ее скрытое неодобрение вырвалось наружу, во всяком случае, явно, но что-то, наверно, мелькнуло, Дереник как будто помрачнел, отложил уже приготовленную дрель и унес отобранные картины на веранду, где обычно рисовал. Регина не останавливала его, в конце концов, в этой самой спальне над ее письменным столом висел Акоп Акопян, надо же понимать.
С того дня или не с того – Регине трудно было припомнить, она никогда особенно не следила за времяпрепровождением мужа – но он стал меньше рисовать, постепенно забросил это занятие совсем, а как-то на глазах у всей семьи принес и ссыпал в помойное ведро крохотные кирпичики засохших красок. Картины потихоньку – а может, и сразу, Регина не уловила поэтапности переходного периода – исчезли, он раздарил их друзьям, сослуживцам и еще бог весть кому, осталось лишь несколько, одна, изображавшая Севан в каком-то, как казалось Регине, скособоченном ракурсе, так, что монастырьки вместе с горой попали в нижний угол, самый краешек, висела над кроватью его матери и три – над столом дочери. Самая большая из трех, вся в бесформенных, расплывчатых цветных потеках, именовалась то ли «Восходом», то ли «Закатом», другая могла бы быть банальной, так как изображала навязший уже в зубах Кармравор, но, вопреки реальности, знакомой формы церквушка представала черной с золотом, на последней же красовалось странное, похожее одновременно на носорога и крокодила и к тому же лиловокожее животное.
Забросив кисточки, Дереник нашел себе другое, не менее неожиданное занятие, о котором Регина долгое время не подозревала, узнала совершенно случайно от знакомых не самых даже близких, в дом, во всяком случае, не вхожих, и однако, знавших о ее муже больше, чем она сама. Нет, иногда Дереник пел и при ней, случалось это чаще всего на семейных торжествах, после того, как собравшиеся во множестве родственники упрашивали его нудно и назойливо. Дереник сопротивлялся застенчиво, но упорно и смирялся только, когда вмешивались самые старшие – прежде отец, позднее дядя по матери. Голос у него был довольно сильный, приятного мягкого тембра, и пел он музыкально, с чувством, хотя, конечно, слушали его так еще. На подобных застольях это дело обычное – уговаривают, уламывают, сажают за пианино, заставляют петь или, не дай бог, стихи читать, а сами жрут да пьют, шепчутся исподтишка, якобы слушают, а на деле ждут не дождутся, пока со вставными номерами будет покончено, и можно опять загалдеть, зашуметь. Регине всегда было непонятно, зачем вообще затеваются все эти выступления, еще и детишек вытаскивают барабанить сонатины… ну Дереника тянули, пожалуй, по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», другого прока от него на подобных сборищах ожидать не приходилось, тостов произносить