Алые крылья огня. Алексей Бессонов
второй эскадрильи. Он у нас уникум, закончил то ли Гейдельберг, то ли Гессен по кафедре философии. Этакий буддист, понимаешь ли… но летает прекрасно, я уверен, что вы с ним сработаетесь. У вас будет своя боевая задача, я не стану гонять вас по мелочам.
– А тебе это простят?
– Мне – простят. Тут не все так уж просто, как ты думал. Чертовы макаронники совершенно не хотят воевать, они сдаются в плен пачками, а нас слишком мало, чтобы решить все стоящие перед нами проблемы. Англичане шныряют над заливами, как у себя дома…
– Я уже видел.
Торн понимающе усмехнулся и поднялся из кресла. Подойдя к стоявшему в углу палатки ящику из-под радиостанции, он поднял трубку находившегося на нем полевого телефона и нервным движением крутнул ручку.
– Гауптмана Больта – ко мне. Я и в самом деле стал побаиваться, – повернулся он к Винкельхоку, – проклятая арифметика сделала меня отчаянным фаталистом, вроде как в восемнадцатом году. Правда, тогда я был моложе и счет не в нашу пользу представлялся мне не таким ужасным.
Дирк вспомнил разговор, происшедший между ними четвертого сентября тридцать девятого, в небольшом польском местечке, куда Торн прибыл в состава инспекции министерства авиации, – дело было на следующий день после вступления Англии в войну, и старый Медведь был мрачнее тучи. «Франция, в сущности вздор, – говорил он, – но вот проклятые англичане! Их слишком много, гром и молния, и я это уже видел!» Оглядев полк, в котором служил Винкельхок, Медведь напился. Возглавлявшие инспекцию чиновники смотрели на него неодобрительно, эйфория польской кампании воспринималась в Берлине как нечто само собой разумеющееся, и пораженчество опытного аса было им непонятно. Торн хорошо знал арифметику. Восемнадцатый год был прекрасной школой, и все прошедшие через нее навсегда запомнили кошмар собственной беспомощности, накрывший их тогда липкой кровавой волной, – повторение казалось слишком страшным.
Винкельхок тоже не сверкал энтузиазмом, хотя, впрочем, и не ударялся в особую депрессию. Как и Торн, Дирк весьма реально представлял себе ситуацию, но ему на нее было плевать. У него были причины. К мыслям о собственной смерти Синий Дирк относился с полнейшим равнодушием, удивлявшим Медведя еще в тридцать шестом, когда они только познакомились.
– Гауптман Больт, герр оберст-лейтенант!
Винкельхок повернулся, но оторвать зад от кресла и не подумал. В палатке стоял высокий тощий мужчина лет тридцати, весь наряд которого составляли форменные шорты и какие-то немыслимые коричневые сандалии явно невоенного образца. На узкой яйцеобразной голове покоилась смятая по английской моде песочная фуражка с летными очками над козырьком. Дирк улыбнулся – голубые глаза гауптмана Больта показались ему добрыми и то же время немного растерянными, словно у близорукого.
– Присаживайтесь, дружище. – Торн чуть приподнялся и вытащил правой ногой спрятанный под столом брезентовый стул. – Виски хотите?
– А… гм, – сказал Больт. – В общем-то, можно…
– Вы пока познакомьтесь, – утробно бухнул Торн, –