Чёртова сова. Евгений Лукин

      Ты перед тем, как вешаться, сперва

      поговори (живём-то однова!) —

      и выйдет, что ни в чём ты, если честно,

      не виноват – планида такова…

      За то, что жив, спасибо вам, слова,

      слова, слова, а совесть бессловесна —

      молчит и смотрит, чёртова сова!

      Прав Ты, о Господи, трижды прав

      в этом обвале бед,

      но разреши обратиться в прах —

      сил моих больше нет.

      Прав Ты, и кара Твоя проста:

      в белый смертельный сплав

      слиты время лёгких растрат

      и время тяжких расплат.

      Трижды прав Ты, но в муке дня,

      который там, впереди,

      Господи, убивая меня,

      любимую пощади!

      Hе от Творца, не от скупщика душ —

      стыдно сказать, от плотины зависим.

      Вот и стоит рукотворная сушь

      над белизною песчаных залысин.

      Волга слепит равнодушней слюды.

      Hи рыболова на отмелях этих.

      Только цепочкою птичьи следы,

      словно гулял одинокий скелетик.

      В глубоком чёрном льду

      ветвистые расколы

      прозрачно-известковы,

      и я по ним иду.

      А было – шли вдвоём,

      ещё живые оба,

      и завитком сугроба

      кончался водоём.

      Скорлупка бигуди.

      Пылятся кружева.

      Послушай, разбуди,

      скажи, что ты жива.

      Такой подробный бред —

      до складочки по шву.

      И пачка сигарет

      лежит – как наяву.

      Вот и осень с позолотцей.

      Всюду тонкий запах тленья.

      Крашу крестик, правлю тризну,

      разговариваю с твердью.

      Самому ещё придётся

      отвечать за преступленье,

      именуемое жизнью

      и караемое смертью.

      Ах, какого защитника дал тебе добрый Господь!

      В беспощадные ночи, когда подбиваешь итоги,

      вновь приходит на помощь весёлая сильная плоть,

      и убийца по имени совесть уходит с дороги.

      Но когда твою плоть на глазах твоих скормят земле

      и шагнёт к тебе совесть с застывшей усмешкой безумца,

      ты ещё затоскуешь, дружок, о кипящей смоле,

      раскалённых щипцах и зазубренных тяжких трезубцах.

      Над рекой, над кручей яра,

      начиная клокотать,

      шла гроза – как Божья кара

      или Божья благодать.

      Полыхая белокрыло,

      шла по сутолоке вод —

      и уже не важно было:

      воскресит или убьёт.

      Вот и кончен поединок. Навсегда.

      Впереди еще какие-то года,

      слёзы пьяные да карканье ворон.

      На зубах скрипит песчинка с похорон.

      Будут ли тому причиной войны

      или наступленье тяжких льдов —

      мы уйдём. Земля вздохнет спокойно,

      распрямляя шрамы городов.

      Разве это не издёвка злая:

      пробуя на ноготь остриё,

      взрывами и плугами терзая,

      люди звали матушкой её!

      Из окна – запруженная Волга.

      Берега в строительной пыли.

      Ждёт Земля. Теперь уже недолго.

      Мы уходим. Мы почти ушли.

      Мне снятся сны, где всё – как наяву:

      иду проспектом, что-то покупаю.

      Hа кой я чёрт, скажите, засыпаю —

      и снова, получается, живу?

      Я эту явь когда-нибудь взорву,

      но не за то, что тесно в ней и тошно,

      и даже не за подлость, а за то, что

      мне снятся сны, где всё – как наяву!

      Когда ты предаёшься хлопотам

      в толпе таких же человечин,

      внутри нашёптывает кто-то там:

      «Ты, парень, случаем, не вечен?

      Со страхом или с умилением,

      но пережил ты, спора нету,

      столетье,