Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности. Л. Ф. Воеводский

Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности

этого учёного.[235] Из приведённых им примеров, ровно ничего не доказывающих в пользу его мнения, особенно неудачно указание именно на то место Одиссеи, где отец одного из убитых женихов в своём воззвании к мести называет поступок Одиссея «великим делом». Аллин забывает, что в другом месте тот же поступок именуется точно так же при совершенно противоположных условиях, а именно там, где описывается, как преданная Одиссееву семейству Эвриклия приходит в восторг, увидав трупы женихов. «Она застала Одиссея, окружённого трупами убитых, замаранного кровью и пылью, и похожего на льва, который (гордо) идёт, пожравши быка; вся грудь и обе щеки у него (то есть, льва) окровавлены, и страшно взглянуть ему в лицо! Так и у Одиссея руки и ноги были сверху замараны кровью. Она же, увидав трупы и множество крови, громко заликовала, ибо увидала великое дело».[236] Вот как смотрел народ на подобный поступок.

Таким образом, единственным обстоятельством, могущим вызвать наказание за убийство, является первоначально только месть родственников. Лишь благодаря тому, что с этой стороны убийство подвергалось преследованию, оно могло с течением времени получить характер дела преступного. Но следы первоначального значения убийства сохранились даже до поздних, исторических времён Греции, когда оно уже давно стало считаться преступлением, оскверняющим человека. В Аттике право судебного преследования за убийство имели только родственники и домочадцы, в объяснение чего уже Отфрид Мюллер остроумно замечает: «Всякое преследование убийцы всегда вытекало лишь из обязанности (родственников) отомстить за смерть убитого».[237] Если не было людей, имеющих право жаловаться на убийство, то убийца не мог быть наказан. Принцип мести, который нам кажется столь неблаговидным, ложится, таким образом, в основание идеи справедливости. Законодатели, руководясь нравственными мотивами своей среды, признают святость мести и ограждают её законами, которые вследствие этого сами получают в глазах народа особенную санкцию (сравн. французское: vengeance des lois). Вот каким путём выработалось, наконец, и самое идеальное понимание справедливости: fiat justitia, pereat mundus.

Есть, конечно, люди, которые и тут стараются извратить факты в пользу своих теорий: вследствие невнимания к законам естественного развития, они считают нужным «оправдывать» аттических законодателей, утверждая, что они руководствовались соображением о бесполезности наказания людей, на которых никто не жаловался. Странно: в оправдание чисто нравственного мотива они указывают, таким образом, на принцип чрезвычайно сомнительного достоинства, в нравственном отношении, – на принцип бесполезности наказания! Лучше бы уж сослаться в таком случае на некоторые данные в аттическом законодательстве, по которым будто бы людям, и не принадлежавшим к семейству убитого, предоставлялась возможность жаловаться на убийцу.[238]

Итак, мы видим, что найденные нами в мифах указания относительно первоначального значения убийства не только

Скачать книгу

235

F. H. Th. Allihn, De idea justi qualis fuerit apud Homerum et Hesiodum ae quomodo a Doriensibus veteribus et a Pythagora exculta sit. Diss, inaug. (1847), стр. 22. Saepe adeo singularis vox ad inanditum aliquod scelus accuratius siguificandum deese videbatur, quapropter vox σχέτλιος. Od. XXII, 15 [где это слово вовсе не встречается] sensu malo haud raro Usurpator. Od. XXIV, 426. При этом он не указывает на место, несравненно больше доказывающее в его пользу, именно где говорится об Эгисте, что труп его, брошенный на съедение животным, никем не был оплакиваем, «потому что он (Эгист) задумал (и исполнил) очень великое дело», Odyss. III, 261. Но тут эти слова означают собственно только: «громадное дело»; настоящее же указание на враждебность поступка следует усматривать в глаголе μηϐομαι, которое подобно μηχανάομαι употреблялось большей частью в дурном смысле.

236

* Odyss. XXII, 401.

237

К. O. Müller. Aesch. Eumeniden, стр. 126: Die gerichtliche Verfolgung des Mörders konnte durchaus nicht stattfinden, ohne dass die, welche sie übernehmen wollten, schwuren, dass der Ermordete ihr Augehöriger sei. Sklaven des Hauses wurden hierbei mit zur Familie gerechaet… Kommen Fälle vor, welche gegen diese Regel zu sprechen scheineu, so kann man gewiss sein, dass ein gewissenhafter Ausleger alter Bräuche und Gesetze die Verfolgung für widerrechtlich erklärt haben würde. Ein solcher gestattete selbst in dem Fall, wo ein Hausgenosse ermordet worden, der weder Verwandter hoch Knecht des Hausherrn war, dem Letztern nur bei der Bestattung einen Speer auf’s Grab zu stecken, und die Ermordung um Grabe zu verkünden, damit der zur Blutrache Berechtete und Verpflichtete herbeikommen und den Speer – das Symbol der Verfolgung des Mörders – aufnehmen möge Alle Verfolgung des Mörders wird also fortwährend aus der Pflicht der Rache gegen den Ermordeten abgeleitet. Сравн. K. F. Hermann. Griech. Staatsalterthumer, § 104: [Die Gesetze Drakon’s uber Tödtungen] behielten umsomehr ihre Gültigkeit als Drakon selbst hier nur uralte durch Religion und Gewohnheit geheiligte Rechte aufgezeichnet hatte, welchen deshalb auch später unter allen Veränderungen das eigenthumliche Gepräge ihrer Entstchungszeit unangetastet verblich. So beschränkte sich das Recht und die Pflicht, einen Todtschläger gerichtlich zu verfolgen, fortwährend auf des Getödteten nähere Angehörige, und fiel weg, wenn der Kläger auf seine Rache verzichtete oder der Getödtete selbst vor seinem Ende dem Mörder verziehen hatte.

238

Cм. Schömann, Gr. Alterth. I, Cтp. 495 (3‑е изд.): aber das attische Recht gewährte ausserdem (то есть, помимо Ареопага и Эфетов, принимавших жалобы только от родственников и домочадцев) auch noch andere Mittel, einen Mörder zur Strafe zu z’eben, die von jedem vollberechtigten Bürger, nicht blos von den Angehörigen des Ermordeten in Anwendung gebracht werden konnten.