Сообразим на троих, или Требуется пожарный. Павел Гушинец
же все под трибунал пойдёте! – прохрипел он.
– Какие мы грозные слова знаем, – съехидничал Лёха. – Трибунал, сгноит. Кино про войну смотрел?
– Да я генерал Иванов!
– Иванов? Не слышал о таком, – Лёха чуть сбавил тон. Кто их знает, этих столичных дедов. Может у него и вправду связи. Хотя спортивный костюм, доски. Трындит дед. Точно трындит.
– Вот что, бойцы, – наконец решил бравый старшина. – Выбросьте-ка этого генерала с территории стройки и пару пенделей ему дайте. Пусть своей бабкой дома командует.
«Бандерлоги» подняли генерала на руки и вынесли за забор.
Стоит ли говорить, что наутро возле КПП части остановился чёрный автомобиль с «нулевыми» номерами и из него вышли два полковника из Министерства Обороны. Дед действительно оказался генералом, правда уже лет десять, как в отставке. Но связи сохранил.
Лёху разжаловали в рядовые, лишили должности бригадира и для дальнейшего разбирательства поместили на гауптвахту. Место, кстати, историческое, выступающее в данной роли не одну сотню лет, но от этого не менее тоскливое. Сидел Лёха один, и от этого одиночества чуть с ума не сошёл. Спасало то, что большую часть дня, свет, падавший через решетку на пол, создавал какое-то подобие шахматной доски. Так Лёха налепил из хлебного мякиша шашек и играл сам с собой в выдуманные игры – обрезанные варианты шашек и нард. К вечеру доска уползала с пола, и узнику оставалось только зубрить выданный Устав, да сочинять матерные частушки.
– Самая большая пакость – это стены, – рассказывал потом Лёха. – Тот, кто их ровнял – наверное, раньше в гестапо подрабатывал. Вся поверхность стены была покрыта цементными шипами. Их никто не сгладил, а наоборот, старался побольше сделать. Так к стене не прислониться, не присесть. А лежать на койке днём запрещалось.
Готовился Лёха к самому страшному. Погибнуть в цвете лет в какой-нибудь «горячей точке», которую специально для него создаст мстительный генерал. Сгнить в дисбате. И даже тёмной ночью получить пулю в затылок.
Но почему-то обошлось. Через месяц его выпустили и даже отправили на ту же стройку, где Лёха и дослужил тише воды, ниже травы до самого дембеля.
Вернувшись из армии, Лёха восстановился в родное училище. Препод, павший жертвой его предприимчивости, к тому времени уволился, а больше никто про уголовное прошлое бравого вояки не вспомнил.
В начале двухтысячных я, студент медицинского университета, приехал в гости к родителям и, проходя мимо соседнего подъезда, услышал, как кто-то меня зовёт. Это был Лёха. Повзрослевший, серьёзный. Он сидел на ступеньках с кульком семечек, в окружении стайки пятнадцатилетних подростков и обнимал за «пятую точку» пышную крашеную блондинку. Мы поздоровались, и я присел рядом.
Лёха «толкал рОман». Один из тех, где он залпом выпивал неимоверное количество алкоголя, а потом ничего не помнил. Подростки угодливо хихикали и кивали. Блондинка липла к Лёхе с нежностями. Я посидел, послушал.