Вторжение. Судьба генерала Павлова. Александр Ржешевский
им указали ближе к ночи. Тетка договорилась – последний дом в деревне.
Добрались до нового жилья уже в наступающей темноте. В нескольких шагах от калитки начинался спад, и дальше угадывалась черная пропасть оврага. А может быть, речки. Что-то шумело и бурлило. В одном из окон дома желтился свет.
Дверь оказалась не заперта. За широкой печью на свету возилась хозяйка. В темном углу на кровати слышались голоса двух малышей.
– Папань, а папань… расскажи сказку.
– Ведь я уже рассказывал вчерась.
– Нет, папань, сегодня еще.
– Погодите. Отвяжись, Славка! Кто-то пришел. Валерка, не толкайся, а то прогоню. Будешь в сенцах с матерью спать.
– Это Славка. Это не я…
– Ну, папань, расскажи!
Практиканты устроились.
Врубились в чужой дом, в чужую жизнь, как будто их только и ждали. И будто они своим присутствием способны осчастливить, а не затруднить людей и не причинить им хлопот. У большинства такое волшебное заблуждение возможно только в молодости. Некоторые сохраняют его на всю жизнь.
Надежде казалось, что она еще никогда так не уставала. Да и Борис чувствовал себя не лучше. Поэтому, не раскрывая чемоданов, улеглись в чужую постель. Обнялись накоротке и отвернулись друг от друга. Хотя Надежда жаловалась на усталость, но сон не шел. Борис тоже не спал, выходил курить. И оба долго передумывали дорожные впечатления, глядя на молочный тревожащий свет луны в черном посеребренном окне. Старались привыкнуть к незнакомому окружающему миру. А на самом деле каждый думал о себе.
Борис был недоволен присутствием тетки в деревне и новой непонятной зависимостью. Вообще не нравилась затея с заранее подготовленным гнездышком, где их опекала Надина родственница. Над этой идеей, несомненно, поработал тесть, который день и ночь печется о своей дочке. Временами Борис понимал эту неусыпную родительскую любовь. Но чаще она его допекала. Присутствие родителей оказывалось причиной непрерывных ссор. И Борис это просек наконец. Наедине с ним Надежда была одна – милая, ласковая. При родителях становилась совершенно другая. Будто внутри появлялся какой-то железный стержень. И словно не она только что смотрела на него сияющими глазами и говорила нежные слова.
Эти «качели» выводили из себя. Самое досадное заключалось в том, что каждый раз она выглядела искренней. И где была настоящая Наденька, он не мог понять. В девичестве она вела себя проще. Конечно, не родители, а прежде всего папаша ее был всему причиной, со своей отцовской ревностью и упрямством. И в нем, Борисе Чалине, заключалось столько же причин для недовольства, сколько нашлось бы в любом другом. Из-за этих «качелей» горячая любовь сменялась неистовой ненавистью, и обещания развода вспыхивали так же часто и страстно, как заверения в любви.
Борис прислушался. Надя ровно дышала. Луна отодвинулась и уже не освещала Наденькино лицо и не мешала ей. Он порадовался и в то же время удивился, что сон так быстро овладел ею. В последнем своем побуждении он обнял ее и осторожно отнял руку, стараясь ничем не потревожить.
Надя