Шестьдесят дорог к счастью. Сборник рассказов. Аркадий Неминов
хоть сказано это было с видимым сожалением, я совсем не расстроился. Поскольку вполне был согласен с ним в том, что для «приличного музыканта превосходные легкие – совсем не главное, важно, кроме отменного слуха, иметь и кураж!»
Судя по всему, у меня не было ни того, ни другого, хотя о значении последнего слова я имел самое смутное представление! Но на тот период мечтал только об одном: чтобы меня не выгнали с треском, ведь даже моя мама, наконец, успокоилась – я действительно перестал болеть. Хотя теперь-то, конечно, понимаю: основной задачей таких детских учреждений было не отсеять, а занять детей, отвлечь их от улицы с ее «тлетворным влиянием», а заодно и развить таланты, если они были, конечно.
Восторг от пребывания в музыкальной студии продолжался вплоть до третьего класса, пока меня к моему удивлению, сменившемуся ужасом, не привлекли к показательному выступлению на городской площади перед толпой народа во время зимних каникул.
Чтобы металлические мундштуки не примерзали к губам, Семен Витальевич посоветовал нам принести с собой немного гусиного жира и периодически смазывать губы. Другой, более профессиональный способ – протирка мундштуков спиртом – нам явно не подходил!
Не хочу вспоминать, во что мне обошлись наши бесконечные репетиции перед ответственным выступлением, выматывающие меня до умопомрачения. Скажу только, что когда вечером я приходил домой и заваливался в изнеможении на кровать, мои губы, походившие на диванные подушки, гудели от напряжения, подобно испорченному камертону, а в голове долго не прекращался сплошной гул.
В общем, мой музыкальный дебют с треском провалился! От страха я забыл всю партитуру и играл почти наугад. Правда, кроме Семена Витальевича и ближайших собратьев по музыке, никто ничего не заметил, но для меня этот факт стал концом моей музыкальной карьеры.
Единственное, что осталось в памяти от того моего публичного фиаско, это отвратительный вкус прогорклого гусиного сала во рту да слепящее зимнее солнце. И даже громкие восторженные крики и овации после концерта не смогли меня взбодрить.
С тех пор я возненавидел сразу три вещи: публичные выступления, музыку и гусей со всей их требухой! Но судьба-злодейка, словно в насмешку, все подбрасывала и подбрасывала мне свои подначки и сюрпризы.
В пионерлагере, куда я стал ездить с четвертого класса, меня сразу же назначили горнистом. Скорее всего, здесь не обошлось без моей мамочки, которая, видимо, неосторожно похвасталась «способностями» единственного сыночка. Впрочем, это позволило мне хоть как-то выделиться из толпы. К тому же, давало мне исключительную возможность не спать в обязательный «тихий час». А это уже было кое-что!
Я стал лагерным горнистом, и порой из озорства, вместо обычного сигнала «вставай, вставай, постели заправляй!» играл военную побудку или что-нибудь из своего обширного музыкального арсенала. А поскольку ездил в лагерь вплоть до восьмого класса, прозвище «Трубач», удачно сочетающееся с моей фамилией