Сочинения. Борис Савинков
с Ваней в Георгиевском переулке. Ваня еще не продал пролетки. Он извозчик. Я втайне надеюсь, что он увезет меня.
Я иду на Тверскую. Я хочу затеряться в толпе, утонуть в уличном море.
Но опять впереди та же фигура: руки сложены на спине, ноги путаются в полах пальто. И опять рядом черный еврей в цилиндре. Я заметил: он не спускал с меня глаз.
Я свернул в переулок. Вани там нет. Я дошел до конца и повернул круто обратно. Чьи-то глаза гвоздями впились в меня. Кто-то зоркий следит, кто-то юркий не отстает ни на шаг.
Я опять на Тверской. Я помню: там за углом пассаж, двери на переулок. Я вбегаю. Я прячусь в воротах. Прижался спиной к стене и застыл. Длятся минуты – часы. Я знаю: тут же рядом черный еврей. Он караулит. Он ждет. Он кошка, – я мышь. До дверей четыре шага. Я ставлю браунинг на «огонь», меряю расстояние глазами. И вдруг, – одним прыжком в переулке. Ваня медленно едет навстречу. Я бросаюсь к нему.
– Ваня, гони!
Стучат колеса по мостовой, на поворотах трещат рессоры. Мы сворачиваем за угол. Ваня хлещет свою лошаденку. Я оборачиваюсь назад: пустой переулок коленом. Нет никого. Мы ушли.
Итак, нет колебаний: за нами следят. Но я не теряю надежды. А если это только случайное наблюдение? Если они не знают, кто мы? Если мы успеем закончить дело? Если сумеем убить?
Но я вспоминаю: Федор. Что с ним? Не арестован ли он?
13 мая
Федор ждет меня на Софийке в ресторане «Медведь». Я должен увидеть его.
Если он окружен, – дело погибло. Если ему удалось уйти, – мы дотянем до завтра и завтра же победим.
Я за трактирным столом, у окна. Мне видна улица, виден городовой в намокшем плаще, извозчик с поднятым верхом, зонтики редких прохожих. Дождь барабанит по стеклам, уныло струится с крыт. Серо и скучно.
Входит Федор. Звякают шпоры, он здоровается со мной. А на улице, под дождем, вырастают знакомые мне фигуры. Двое, спрятав мокрые лица в воротники, караулят подъезд. С городовым на углу, начеку еще двое. Один из них вчерашний хромой. Я ищу глазами еврея. Вот, конечно, и он, – под резным навесом ворот.
Я говорю:
– Федор, за нами следят.
– Чего ты?
– Следят.
– Не может этого быть. Я беру его за рукав.
– Ну-ка, взгляни.
Он пристально смотрит в окно. Потом говорит:
– Глянь-ка, вон этот хромой, ишь пес, как вымок… Да-а… Дела…
Чего делать-то, Жорж?
Дом оцеплен полицией. Нам едва ли уйти. Нас схватят на улице.
– Федор, револьвер готов?
– Револьвер? Восемь патронов.
– Ну, брат, идем.
Мы спускаемся с лестницы. Ливрейный швейцар почтительно распахнул перед нами дверь. В кармане пальто револьвер, рука на курке. На десять шагов мы без промаха бьем в туза.
Мы идем плечо о плечо. Звеня, волочится сабля. Я знаю: Федор решился. Я решился давно.
Вдруг Федор локтем толкает меня. Он шепчет скороговоркой:
– Гляди, Жорж, гляди. На углу одинокий лихач.
– Барин, вот резвая… Барин…
– Пять целковых на чай. Шевели. Призовой рысак мчится крупной рысью.
Нам