Сочинения. Борис Савинков
вызвал сегодня Елену письмом. Она вошла, и мне сразу стало радостно и спокойно. Будто не было долгих дней тревоги и ожиданья, будто не я жил местью, холодно готовил убийство. Так радостно и спокойно бывает в летние вечера, когда звезды зажглись и в саду аромат цветов, теплый и пряный.
На Елене белое платье. Она дышит свежестью и здоровьем. Ей двадцать лет. Ее глаза не смеются, она, стыдливая, говорит:
– Вы были все время в Москве?
– Да, конечно, я был в Москве.
– Так вы?..
– Что я?
– Так это… вы?
И она опускает глаза.
Мне хочется ее крепко обнять, поднять на руки, поцеловать как ребенка.
Теперь, когда я вижу ее, ее сияющие глаза, я знаю: я люблю ее детский смех, наивную красоту ее жизни. И я с восторгом слушаю ее голос:
– Боже мой, если б вы знали, как я боялась. Когда это случилось, я уже знала, что это… вы… что это вы… победили.
И потом шепчет еще:
– Как страшно…
И тогда я думаю так: вот я жил мыслью о ней, а она не думала обо мне, не мучилась мною. Она думала о терроре, о том, что я убиваю. Да, конечно, я убиваю… И я говорю громко:
– Да, это сделали мы.
Она краснеет. И вдруг, как тогда, мягко и нежно опускает мне руки на плечи. Ее дыханье жжет мне лицо. И с неизведанной мукой встречаются наши губы.
Я прихожу в себя, – она сидит в кресле. Намоих устах еще ее поцелуй и вся она такая близкая и чужая.
– Жорж, милый, любимый Жорж, не будьте печальны.
И она, стыдливо и жарко, тянется телом ко мне.
Я целую ее. Целую ее волосы и глаза, ее бледные пальцы, ее любимые губы. Я не думаю уже ни о чем. Я знаю только: вот она у меня на руках и трепещет ее молодое тело.
Догорает в окне прощальный закат. Красный луч бродит по потолку. Она, белая, лежит у меня на руках и уже нет похмелья пролитой крови.
И нет ничего.
24 августа
Эрна едет сегодня. Она похудела и как-то сразу увяла. Погас на щеках румянец и лишь по-прежнему беспомощно вьются кудри, словно просят пощады. Я надолго прощаюсь с нею.
Она стоит передо мной, хрупкая и печальная. Ее опущенные ресницы дрожат. Она говорит тихо:
– Ну, вот, Жоржик, конец.
– Ты рада?
– А ты?
Я хочу ей сказать, что я счастлив и горд, но в душе у меня сегодня нет ликования. Я угрюмо молчу.
Она вздыхает. Под кружевом платья ее грудь ходит порывисто и глубоко.
Она, видимо, хочет мне что-то сказать, волнуется и не смеет. Я говорю:
– Когда поезд отходит?
Она вздрагивает.
– В девять часов.
Я равнодушно смотрю на часы.
– Эрна, ты опоздаешь.
– Жорж…
Она все еще не решилась. Я знаю: она заговорит о любви, будет просить участия. Но во мне нет любви и я ничем не могу ей помочь.
– Жорж, неужели?
– Что неужели?
– Неужели мы расстаемся?
– Ах, Эрна, не навсегда.
– Нет, навсегда.
Ее голос чуть слышен. Я отвечаю ей громко:
– Ты,