Веления рока. Валентин Тумайкин
только бы узнать, за что этот долговязый влепил ему. Прошло несколько минут, Дыба уже удалился на почтительное расстояние, но Жора, подложив ладони со сплетенными пальцами под голову, продолжал неподвижно лежать на траве. Вокруг было тихо и спокойно: с неба лились ласковые солнечные лучи, чирикали птички. Боль постепенно утихала. Разомлев и обмякнув от благодатного тепла, Жора почувствовал, как веки его начали тяжелеть и смыкаться. Однако он все еще истомно смотрел на могучую крону тополя, под которым лежал. Разглядел средь зеленой листвы какую-то пташку и, залюбовавшись ею, подумал: «Ну и денек!» В это время воробышек встрепенулся хвостиком – на лицо Жоры капнуло что-то липкое и теплое. Он утерся, прикрыл глаза и лениво предался размышлениям: «Нет, что ни говори, а настоящая жизнь бывает только летом. Какой дурак будет вот так лежать на улице зимой? Разве что пьяница Митька Дятлов. А летом – вот, пожалуйста, где упал, там и спи. Красота!».
А Дыба тем временем взглянул на часы. «Вот и все, приехал». Он шел среди ненавистных домов, хибарок и белых хаток, искалеченных штакетников и захламленных дворов и не только душа его, но и тело до последнего атома пропитывались холодной мрачной жестокостью, отчаянностью и возмущением: «Что это за жизнь такая? Не только убить или ограбить кого-то, угнать машину нельзя! – думал он. – По рукам и ногам вяжут».
Он был злой, просто кипел от злости из-за своего бессилия и беспомощности, из-за того, что он, умеющий всегда за каждое свое поражение наносить мощный ответный удар, теперь вынужден не наслаждаться удовлетворенностью от достижения цели, а как навозный жук, ползать по картофельной ботве. В какой-то момент ему стало нехорошо, потемнело в глазах, задрожали ноги, но через секунду он снова взял себя в руки и стал думать об убийстве Эрудита, как о неотвратимом событии, которое должно теперь произойти при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах, ибо только оно позволит ему вернуть чувство собственного достоинства и исключительности.
Крепко сжимая в ладони финский нож, он вошел во двор и сразу повернул к хате. Замок был на прежнем месте. Дыба еще сильнее почувствовал острый прилив раздражения и злости. Он решил больше не перестраховываться и не прятаться в укрытие для внезапного нанесения удара в спину. Теперь он преисполнился решимости вступить с Эрудитом в открытую схватку. Ему хотелось спать, есть и очень сильно хотелось курить. Поэтому прежде чем приступить к поиску денег, он возле скамейки подобрал окурок, долго изучал его, а, убедившись, что тот отсырел и дымить не будет, положил его на дощечку греться на солнце. После этого встал на четвереньки и пополз по огороду. Голод одолевал. Тогда он, с ненавистью посмотрев на дерево, усеянное губительными для его желудка светло-желтыми плодами, подполз к тому месту, где росли огурцы, и с жадностью набросился на них, с хрустом поглощая один за другим. И тут успокоившийся было его желудок забурлил вновь. Он поспешно спустил брюки и присел.
Эрудит и Генка сидели за столом на табуретках, держали в руках по кружке молока и по большому ломтю