Три товарища и другие романы. Эрих Мария Ремарк
на операционный зал.
– Мне нужно туда. Ни в коем случае не показывайте Пат, что вы удручены. Это теперь самое важное. Сможете?
– Да, – сказал я.
Он пожал мне руку и быстро прошел с сестрой через стеклянную дверь в сверкавший меловой белизной зал.
Я медленно спускался по бесконечным ступеням. Чем ниже я спускался, тем темнее становилось в здании, а на втором этаже уже горел электрический свет. Когда я вышел на улицу, то еще успел застать словно бы последний вздох розового облачка на горизонте. Тут же оно погасло, и небо стало серым.
Какое-то время я сидел в машине, отрешенно уставившись в одну точку. Потом встряхнулся и поехал назад в мастерскую. Кестер ждал меня у ворот. Я заехал во двор и вышел из машины.
– Ты уже знал об этом? – спросил я.
– Да. Но Жаффе сам хотел тебе это сказать.
Я кивнул.
Кестер смотрел на меня.
– Отто, – сказал я, – я не ребенок и понимаю, что еще не все потеряно. Но сегодня вечером мне, наверное, будет трудно ничем не выдать себя, если я останусь с Пат наедине. Завтра такой проблемы уже не будет. Завтра я буду в порядке. А сегодня… Может, сходим все вместе куда-нибудь вечером?
– Само собой, Робби. Я и сам думал об этом и даже предупредил Готфрида.
– Тогда дай мне еще раз «Карла». Поеду домой, заберу Пат, а через час заеду за вами.
– Хорошо.
И я отправился дальше. Уже когда был на Николайштрассе, вспомнил про собаку. Повернул и поехал за ней.
В окнах лавки было темно, но дверь была открыта. Антон сидел в глубине помещения на походной кровати. В руке у него была бутылка.
– Посадил меня Густав в кучу дерьма! – сказал он, обдав меня винным перегаром.
Терьер бросился мне навстречу, запрыгал, обнюхал, лизнул мне руку. В косом свете, падавшем с улицы, глаза его отливали зеленым цветом. Антон, покачнувшись, встал и внезапно заплакал.
– Прощай, собачка, вот и ты уходишь… все уходят… Тильда подохла… Минна ушла… Скажите, мистер, на кой шут живет наш брат на свете?
Только этого мне не хватало! Маленькая безрадостная электрическая лампочка, которую он теперь включил, гнилостный запах аквариумов, тихий шорох черепах и птиц, низенький одутловатый человечек – ну и лавчонка!
– Ну, толстопузые – это понятно, а наш-то брат, а, мистер? Зачем мы-то живем, горемыки-пинчеры?
Обезьянка жалобно взвизгнула и стала бешено метаться по своему шесту. По стене прыгала ее огромная тень.
– Коко, – всхлипнул человечек, уставший от одиноких возлияний в кромешной тьме, – единственный мой, иди сюда! – Он протянул обезьяне бутылку. Она вцепилась в нее обеими руками.
– Вы погубите эту тварь, если будете давать ей спиртное, – сказал я.
– Ну и пусть, мистер, – пробормотал он, – годом-двумя больше или меньше на цепи… один шут, сударь… один шут…
Я взял щенка, прижавшегося ко мне теплым комочком, и вышел. На улице я опустил его на тротуар. Грациозно прыгая на мягких лапах, он побежал за мной к