Кенгуру, или Я тебя не понимаю. Полина Полянич
калейдоскоп, и всё это имеет право на жизнь и право на выражение своих принципов, а тем более на их защиту! Демократия, больше похожая на анархию, этакая плохо поддающаяся анализу волна вольности.
Вначале меня закружило, опьянило и понесло, но потом, когда сторонники разных воззрений после долгих дебатов на моих глазах набили друг другу морды и всё остальное, я, конечно, поостыл. Спасибо, гражданская война у нас уже была, ничем хорошим не закончилась. К либералам всех мастей я с тех пор стал относиться с большой осторожностью, да и опыт приобрел серьёзный, потому и в политику не полез, хотя сватали, и очень настойчиво.
И с Яблонским знакомили, и программу партии помогал ему готовить, и даже самому во власть тогда захотелось. Но не зря же стажировался в Беркли. Американцы говорят: надо заниматься тем, что у тебя лучше всего получается.
Стоп! А ну-ка минуточку, и тут про «Апельсин»! И мои политические метания прописали, ничего не скроешь. А с другой стороны, ну было же? Пусть пишут, хотя опять всё наврали. Образование у меня экономическое, финансист по специальности, вот финансами и занялся. Всё-таки этот либерально-студенческий городок подпитал меня демократическими ценностями, и под их влиянием диссертацию написал о необходимости для нашей финансовой системы интегрироваться в мировую. Сейчас это неактуально, мы уже переинтегрировались, а вот в годы застоя это были революционные идеи.
О! Тут и пишут, что мои работы вошли в учебники студентов экономических вузов! Надо же, сколько нового про себя узнаёшь!
Так, вроде больше ничего интересного. Женат, жена – дочь известного в СССР политического деятеля. Двое детей. Хоть это правда. Хорошо, что не десять, да ещё от неведомых особ, как приписывают одному известному демократу.
Ощущение от прочитанного осталось неоднозначное. Вроде и не правда, и не ложь, вот всегда у нас так. Я задумался.
Судя по Википедии, получалось, что и жену я выбрал из меркантильных соображений, из-за величия её отца. Но это не так. Я любил Алину и долго её добивался. Кроме меня, за ней ухаживал Лёнька Зайченко, или Заяц, как его звали в школе. Потом были бурные годы молодости, со всплесками эмоций, любовью, страстью, ревностью, ссорами и примирениями. Всё было, а расчёта не было.
А вот сейчас никак – ни мира, ни войны. Остыли мы как-то, перегорели. Алинка не может мне простить того, что ушёл из политики. Денег ей хватает, а вот тщеславие осталось неудовлетворённым: ей бы очень хотелось видеть меня в правительстве или Государственной думе. Но тут я повёл себя очень жёстко и закрыл этот вопрос навсегда. Алина обиделась и замкнулась.
Я раздумывал, что мне теперь с этим делать. Полного развала отношений не хотелось… Но что-то новое придумать мне не дали, размышления прервал сотовый. Не очень хотелось отвечать, но звонил тот самый Зайченко, лёгок на помине, сто лет жить будет.
– Привет, – отозвался я, – говори, что стряслось.
– Да вот мимо проезжал, хочу заехать повидаться. Ты дома?
– Дома,