Путь воина. Богдан Сушинский
один атаман, который выступал против польского короля до тебя, победы над Речью Посполитой так и не увидел. Да, я допускаю, что ты все-таки победишь, – лицо Тугай-бея словно бы обтянуто куском изжеванной рогожи: обветренное, шелушащееся, сплетенное из кусков загрубевшей кожи, изрезанных глубокими почерневшими морщинами. – Но что ты станешь делать, как будешь вести себя после победы?
– Буду добиваться от короля Польши справедливых законов, по которым православный люд украинский имел бы те же права, что и поляки.
Мурза смеялся настолько громко и заразительно, словно услышал нечто такое, что способно было изумить его.
– Зачем тебе законы польского короля, Хмельницкий?! Если уж ты победишь польскую армию, то зачем тебе выпрашивать законы у сената, который эту армию посылал против тебя? Издавай свои собственные законы! Какие хочешь – такие издавай.
– Но я не король.
– Разве Владислав IV родился королем? Нет? И ты – нет. Так объяви себя королем. Собери свой украинский сейм, и пусть он объявит тебя царем, королем, падишахом, императором… Кто посмеет помешать? – накладывал Тугай-бей седые усы на гнилые зубы. – Есть земля – значит, есть народ. А есть народ – должен быть правитель. Это тебе Тугай-бей говорит… Только султаном не объявляй себя – стамбульский обидится. Лучше всего пусть тебя провозгласят Запорожским ханом.
С той поры, как Хмельницкий стал гостем перекопского мурзы, до серьезного разговора у них так и не дошло. Правда, после прошлой их встречи неожиданно подобревший Сулейман-бей угощал его у себя в старом дворце, а затем показывал стены новой загородной резиденции, строительство которой начал на берегу Сиваша. С самого начала она задумывалась как укрепленный замок, вокруг которого постепенно сформируется новый город, эдакий Сулейман-Сарай.
В этот раз все выглядело по-восточному щедро и гостеприимно. Хмельницкому и его людям кланялись и говорили возвышенные льстивые слова, со злорадством наблюдая при этом, как полковник нервничает, порываясь в покои мурзы. Теперь, когда его сын остался заложником Ислам-Гирея, пути к отступлению у Хмельницкого уже не было. Тем более что дело шло к весне, а к боям ни его войско, ни войско мурзы еще не было готово.
– В У?краине правители издревле называли себя великими князьями или же гетманами. Какой титул повелит мне принять войсковая старшина и казачий круг – тот и приму, – неожиданно резко ответил Хмельницкий, удивив этим мурзу. До сих пор полковник вел себя совершенно невозмутимо.
Тугай-бей допил чай, брезгливо отодвинул чашку и, упершись кулаками о ковер, на котором они, скрестив ноги, восседали, потянулся к Хмельницкому.
– Ты зачем прибыл ко мне, полковник? Тугай-бей тебя спрашивает.
«Наконец-то», – облегченно вздохнул Хмельницкий. Но прежде чем ответить сделал еще несколько глотков. Теперь он мог позволить себе поиграть мурзе на нервах.
– Слышал, что собираетесь в поход, досточтимый мурза. «Когда солнце приходит с юга, крымские кони устремляются на север» – так