Записки одной курёхи. Мария Ряховская
что в болотине Екатерининского канала? Но это далеко от фермы, и там никогда не пасут.
Прибежала на ферму.
Вижу: все жердяи наши собрались, через ограждение вокруг сточной ямы перекинулись, глазеют туда. А там – корова в навозе барахтается, голова одна на поверхности! Яма эта сразу за фермой находится, и в нее транспортер ежедневно навоз сбрасывает. Видно, кто-то забыл двери закрыть в торце фермы, корова шла, шла, о чем-то своем думала – и упала. Теперь она при смерти. Храпит, задыхается, из сил выбилась – барахтаться. Над вонючим морем одни ноздри уже торчат. Дядя Шура Серый выламывает доски из ограды загона и наспех их сколачивает.
Тетя Капа, отставной бригадир доярок, полгода как на пенсию вышла, кинула дощатый плотик в навозное море и ступила на него. Самая храбрая женщина из всех доярок, одна не боится! Моя бабушка, хоть ее «расстреляй на этом месте», как она говорит, на такое бы не пошла. В руках у тети Капы веревка с петлей, кидает она петлю на рога корове, другой конец привязывает к трактору. Серый заводит.
Корову тащили, она лежала боком, разбросав ноги и безнадежно взирала на мир.
Приволокли ее к загону, ворота перед ней открыли, но, ступив на вновь обретенную землю, она, шатаясь, пошла куда-то вдаль, в сторону поля. Лирический ее порыв не был понят: ее завернули и повели на ферму, мыться.
– Гляжу – и мучаюсь! – признавался мне Серый по пути к дому. – Хоть я уже заводской рабочий, к этой инстанции не отношусь, а не могу смотреть на коровью погибель! В душе я – пастух и пастухом умру! Любовь у меня к этому делу – и все!
ГДЕ ТЫ, МОГУЧАЯ ВЕДЬМА?
Прошел год.
Я ходила в третий класс и много читала. Но только о кладах. Во-первых, старинное издание Черткова «Описание древнерусских монет» – к ужасу родителей: «Маша, не возись с пыльными книжками!» Во-вторых, «Легенду о золотой бабе» Курочкина, и в-третьих, журнал «Уральский следопыт». Журнал этот папа привозил от родни, из Перми. Однако больше всего я любила пословицы и приметы в сборнике Даля. Они стали моими девизами: «клад со словцом кладется», «то и клад, что в семье лад», «умеючи и заклятой клад вынимают», «клад положен, головою наложен, а кто знает – достанет», «на клад знахаря надо». Еще я вырезала заметки из газет, – готовилась продолжать свои поиски.
В мае приехала в деревню, одолела щелястые лавы, кое-как поправленные жердяями, – первый дом – Нюрин. Родители убежали вперед, я зашла, поздоровалась.
Этим летом мне пришлось принять деятельное участие в судьбе Тани, парализованной почтаркиной дочери.
Как мотало Нюру с Таней по свету! Нигде не приживались. Где-то под Вологдой было их последнее перед Жердяями пристанище. Там восемнадцатилетняя Таня повздорила с соседкой, вдовой, из-за парня. О той женщине ходили дурные слухи, и многие советовали Тане отступиться. Однажды соперница пригласила Таню в гости, и, хотя они за версту друг друга обходили, Таня решила принять вызов. Та говорит:
– Выпей пока воды, я самовар включила… А за самоваром