Галя. Вера Новицкая
утайки или извращения передала матери все случившееся, бедная Настасья Дмитриевна схватилась за голову.
– Бога ты не боишься, Галочка! Этакую кашу заварить! Да неужели же ты так все-все и сказала ему: и про его мать, и про того… про судака? Ну, а ударила сильно или так чуть-чуть только задела? – озабоченно допытывалась женщина.
– Все сказала, – утешила ее девочка. – Первых-то два яблока мимо пролетели, зато третье – бу-бух!! Так и влетело ему прямо в лоб! Шишка-то, верно, гро-омадная вскочила! – оживившись, хвасталась девочка.
– Ах ты Господи, Господи! – окончательно придавленная добытыми подробностями, вздохнула Настасья Дмитриевна. – Ну, не ждала, никогда не ждала этого от тебя, Галюша.
– Ведь не я же, мамуся, начала; я ему даже помогала. Он должен был спасибо сказать, а он, что он сказал? Как он посмел? Если ему можно, так и мне тоже можно, – горячо возражала девочка.
– Нет, девонька, нет, милая, тебе нельзя того, что можно ему. Он тут хозяин, что вздумает, то и сделает. А мы, чужие, пришлые… Тише воды ниже травы должны быть, всякому стараться угодить, коли больно, обидно – стерпеть надо. Подумай только, вот рассердится теперь хозяйка и велит нам вон убираться, куда мы пойдем? Куда денемся? Что есть будем? Ведь мы одни с тобой одинешеньки, ни кола, ни двора, ни гроша ломаного за душой. Так-то, девонька моя, надо терпеть. Хоть и тяжело, что же делать? Смолчи, снеси; обидит тебя кто – ко мне приди, я тебя и приголублю и приласкаю, поплачем вместе, вот и легче станет. И сохрани тебя Господь впредь грубое слово сказать или рукам волю дать. Если хочешь, чтобы мама спокойна была, обещай, что никогда-никогда больше никаких ссор затевать не будешь. Так даешь слово, обещаешь? Я знаю, Галюша коли скажет, то не обманет, она у меня девочка честная, ей верить можно. Ну так как же?
– А если он опять?… – нерешительно начала Галя.
– Пусть себе, пускай, а ты не слушай, молчи, рот зажавши, а нет – уйди, ко мне прибеги. Я тебя прошу, моя крошечка. Так исполнишь?
– Хорошо, не буду больше, – после долгого колебания согласилась наконец девочка, убежденная исключительно взволнованным голосом и расстроенным лицом матери. – Не буду, никогда больше не буду, ты не бойся, миленькая, не буду, извини, – и девочка спрятала свое личико в складках платья матери.
«Боже милосердный, что теперь с нами будет? Что будет? Вдруг откажут от должности?» – полная страха, тревожно думала бедная женщина.
Неприятности, несомненно, последовали бы, если бы не вмешательство Михаила Николаевича, который сумел своевременно оказать противодействие наговорам Виктора. Из рассказов гимназиста выходило, конечно, что он – невинный агнец, пострадавший от изверга – злой и взбалмошной девчонки.
Невзирая на все приведенные шурином доводы, в глубине души Марья Петровна все же затаила недоброжелательное чувство к Гале. Она не могла примириться с мыслью, что Виктора – ее божество, ее ненаглядное сокровище – кто-нибудь осмелился изукрасить таким пышным рогом изобилия, который две с лишним недели красовался на лбу гимназиста, постепенно принимая все цвета и оттенки радуги.
Однако