Больше черного. Оксана Кожемяко
И одет он был не абы как, а великолепно. (Чересчур, роскошно для простого семейного ужина; на его фоне мы с Харрисоном выглядели бродягами). Жюстокор* его синего атласа был расшит серебряным позументом, камзол и кюлоты цвета слоновой кости сидели на нем безукоризненно, – надо сказать, что сложён был сей джентльмен как языческий бог, – ноги обуты в туфли тонкой кожи под цвет кафтана с серебряными пряжками. В ухоженных руках, запястья которых утопали в тонком кружеве, он вертел трость красного дерева, увенчанную набалдашником из рубина.
Итак, мистер Гуилхем, ибо, как я понял, это был именно он, удостоил меня своим вниманием.
– Занятный экземпляр для исследования, не правда ли, мистер, – спросил он с усмешкой.
– Признаться, да, сэр, – ответил я, отдав должное его наблюдательности.
– А зятек–то молодец, – подмигнув мне, весело проговорил он, но я четко уловил нотки злого сарказма, – знает, что я люблю посолёней, побалуюсь нынче морской кровушкой.
Я обмер, хотя и понял, что старый «морской волк» шутит, а то, что он безошибочно угадал во мне моряка, уже не удивило.
– Папа! – воскликнула миссис Харрисон. – Не думаю, что доктор Ранду оценит твое остроумие по достоинству, ему не ведомы все тонкости глупых здешних сплетен и россказней.
– Боюсь, сэр, я жестковат, и не слишком вкусен, – добродушно отозвался я, обращаясь к шутнику, – как врач, гарантирую вам жестокие колики.
Он хмыкнул и протянул мне руку для пожатия.
– Доктор Ранду, как я понял? Приятно познакомится с человеком, которому чужды смущение и предрассудки, —произнес моряк, ладонь у него была сухая и крепкая. – Признаться, для меня было полной неожиданностью появление гостя в моем доме, где согласно всеобщему мнению, царит дьявольщина, а его хозяин крестник рогатого весельчака. Мое имя Гуилхем, а впереди можете вставлять все что угодно, капитан или мистер или старый негодяй, мне все равно.
– Позвольте, сэр, я остановлюсь на общепринятом «мистер» для начала, – сказал я, ничуть не стушевавшись, – а там видно будет.
Капитан Гуилхем засмеялся, и мне понравился этот смех, смех человека способного посмеяться над самим собой, но не позволяющего шутить с его человеческим достоинством. Мы вновь обменялись рукопожатием, на этот раз более энергичным и дружественным.
– Не знаю, как вы, господа, – произнес он, поднимаясь с кресла, (от меня не ускользнул тот факт, что ему при этом никто не помог. Вероятно, капитан Гуилхем был суров к тем, кто проявлял к нему жалость и вытекающую из нее заботу), – а я голоден, как тысяча адских бесов. Надеюсь, дочь моя, – с улыбкой обратился он к миссис Харрисон, – ты позволишь мне выпить немного вина?
– Всенепременно, батюшка, – нарочито смиренно произнесла леди, – но только немного, и только вина, и никакого рома.
За ужином царила оживленная обстановка. Говорили о музыке, о живописи и театре. Как я понял, мистер Гуилхем, большой ценитель искусств, позволяет себе приглашать из Лондона музыкантов и артистов