Суперхан. Александр Лапин
ожидает каждого из нас.
– Он хрипел и кричал. Превозмогая боль. От гнева и возмущения. Кричал на меня. На врачей. Почему они не могут ему помочь? Ведь он им столько заплатил. Я так понимаю, что это был его протест. Да, так он протестовал и, можно сказать, негодовал на судьбу. Почему все остаются жить? А он должен умереть? Живут десятилетиями безнадежно больные, никому не нужные старики, алкоголики, бомжи. А он должен умереть! Это было самое трудное. Пережить все это. В какие-то моменты он негодовал на Аллаха. Мне казалось, что я сойду с ума от всего происходящего. Было очень тяжело, когда он винил всех окружающих. В том числе и меня. Хотя, Аллах видит, я всегда была ему верной женой… Несмотря ни на что…
Айгерим замолчала на минуту. Дубравин видел: ей хотелось высказать все претензии, которые накопились и у нее за долгие годы жизни. Но она, как восточная женщина, в конце концов подавила это желание и замолкла, как бы ушла в себя. Молчание затягивалось, и Шурка уже собрался было, как говорится в таких случаях, откланяться, чтобы ехать в гостиницу, но Айгерим все-таки решилась высказаться:
– Я бы с радостью отдала свою жизнь… Но только она ему не была нужна. Я это всегда чувствовала. С тех самых пор, как нас поженили тогда…
Дубравин и так знал, что друг не особо жаловал свою вторую половину. Свою байбише – старшую, как говорил по ее поводу сам Амантай. Так что лгать, утешая ее, ему не хотелось. Но он понимал, что она ждет от него чего-то.
– …А потом он понял, что впереди неизбежность. И стал просить Аллаха об отсрочке. Все бормотал: «Только не сейчас. У меня еще столько дел. Мне нужно совсем немного, чтобы успеть их доделать». Он говорил, что будет жить совсем по-другому. Успеет столько сделать для людей. Но силы уходили, он слабел на глазах. Я видела это, я чувствовала, как он уходил. Уходил куда-то. То проваливался в небытие, то приходил в себя. Не хотел больше никого видеть, вести какие-то разговоры. Он сожалел обо всем, что происходило плохого в нашей с ним жизни. Просил у меня прощения. И уходил все дальше и дальше. Я думаю, он готовился принять ее…
Дубравин не стал уточнять, кого готовился принять его самый близкий друг. И так понятно, что это была последняя женщина в его жизни – смерть.
– А потом он стал таким спокойным. Таким тихим. Как будто что-то понял. Приходила я. Приходили дети. Он смотрел на всех нас каким-то отстраненным, каким-то внутренним взглядом. В этот момент он жестами просил, чтобы мы молчали. Ничего не говорили. Как будто мы мешали ему разговаривать внутри себя с кем-то. Он позвал муллу… Того самого… И очень долго они о чем-то говорили. Наверное, о вечном. Я не знаю. И не спрашивала у муллы. Но в последнюю нашу встречу…
Дубравин смотрел за окно. Там на ветку с желтыми скрюченными листьями села неизвестно откуда взявшаяся серая птица. Смотрела круглым немигающим взглядом в окно. Качалась. А потом резко взмахнула крыльями. И с прогибающейся ветки, как с трамплина прыгун в воду, рванулась вверх, в небо…
– …В последние часы он будто что-то принял внутри себя. Успокоился. И лежал такой умиротворенный.