Шестое число. Стихи. Вадим Штейнбрехт

      Пуст сантимент, как медный грош.

      (Я никогда не видывал сантима.)

      На девять сантиметров (мимо!) —

      крыло ножа презрительнейших губ

      обшивку воздуха у горла продерёт.

      В тумане бродит одуревший самолёт.

      Ревёт быком, неподоённым стадом.

      И кто, когда и где поймёт,

      чего нам надо?

      Карманный сейф закрыт на пересмену.

      Рука в перчатке, но распахнуто пальто.

      Потухший «Беломор»

      (о, русский Бельмондо!)

      и красный шарф удавом спит на шее.

      Ещё два шага – и раскрытый люк.

      Покорная толпа из пассажиров.

      А рядом с бровью —

      света перерезанная жила.

      Сноп снега по наклонной бьёт.

      Ребристая холодная ступень.

      Их много, но считается до двух.

      Мотив пытаюсь вспомнить,

      но не позволяет слух.

      Простейший пальцев журавлиный сгиб.

      В салоне в сгибы кресла влип.

      И лик висит на фоне синих точек.

      Пусть скажет кто-нибудь, чего ты хочешь,

      и я покину кресла сгиб…

      Но алюминия замок

      смыкает гладкие запястья,

      куда-то спрятав свои пальцы

      и сухо щёлкнув, как курок.

      Ещё не осень. Кончилась не-осень.

      Нетерпеливая зима открыла свой сундук.

      А самолёт свой завершает круг,

      крыло закинув в медленном батмане.

      А может, вспомним заповеди сами?

      Иль будем ждать, когда придёт Христос?

      Дюралевым крестом садится самолёт

      (а может, огурцом, набитым семенами).

      ………………………………………….

      Летели клочья лопнувших колёс…

      Я возвращаюсь к тому,

      от чего уходили строго.

      Вымощена для меня

      бульдожьим булыжником дорога.

      Цепок наш масочный строй

      нечеловеческих лиц.

      Опоэтизирован вой

      хризантомных девиц.

      Белочка в колесе —

      поэзия, век двадцатый.

      Ворочается во мне

      поэзии конь пархатый.

      Душа уже не душа —

      авгиевы конюшни.

      Эй, вы, двухметровый Геракл!

      Очистите человечьи души!

      Я измерял себя:

      затылок слепым глазом.

      Атлант держал небеса —

      я от тяжести падал.

      Между челюстей одиночества —

      скрипом зубовным.

      И в раздетые ночи,

      словно шест (у прыгуна с шестом),

      прогибается мой позвоночник.

      И возвращая рубеж, что прошёл,

      ком волнения сухо глотая

      (скрипит песок ненаписанных строк) —

      пересыхаю… Пересыхаю.

      Что ещё надобно? Мелко – подобие!

      Универсальность: везде понемножку.

      Унифицирован – под белый