Как он будет есть черешню?. Виктория Лебедева
и устраиваясь, говорят положенные вводные слова и наконец приглашают в зал свидетелей со стороны обвинения.
Огромный холодный ком застревает за грудиной, перекрывая кислород. Ну конечно! Сейчас мы его увидим, Димыча! Он и есть главный свидетель по делу!
Но додумать я не успеваю. В зале материализуется странная личность лет тридцати пяти, с одутловатым испитым лицом, болезненно худая, в обвисшей футболке с такими длинными растянутыми рукавами, что они полностью закрывают ладони, – сомнительная личность в выцветшей бейсболке козырьком назад.
– Головной уборчик снимите! – говорит помощница судьи чуть раздраженно, и личность суетливо стягивает бейсболку, начинает комкать в руках.
Сознание подвисает. Это что, вот это – Димыч? Друг нашего Ваньки?!
Но нет. Разумеется, нет. Когда к личности обращаются с вопросами, ее называют то ли Колей, то ли Костей.
– Он не придет… – шепчет мне на ухо Андрей, и я сразу понимаю, о ком речь, но легче от этого не становится.
Личность что-то бормочет, путаясь в словах, и дело даже не в том, что все они неправда от первого до последнего, а просто личности в принципе тяжело пользоваться словами родного языка и собирать их в предложения. К тому же личность зависает надолго в тех местах, где для связки положен небезызвестный артикль, неприемлемый для судебных заседаний.
Через некоторое время личность перестают мучить и разрешают вернуться на место. И личность делает несколько уверенных шагов в сторону огороженной будки, запертой и темной, в которую на суде сажают особо опасных (интересно, как она называется, эта будка? тоже обезьянник? Я пытаюсь сосредоточиться и вспомнить, но в голову ничего не приходит, кроме «скамьи подсудимых»).
– Гражданин, куда вы?! – строго спрашивают со стороны судей.
Личность спохватывается, суетится, потеряв ориентир, и, потоптавшись на месте, отправляется в свой угол.
– Чистый Хармс! – шепчет мне на ухо Андрей.
А по мне, это никакой не Хармс, а, скорее, Платонов. Нелепо и жутковато.
Ванька сидит понурый по правую руку от Ильи Валерьевича, который что-то горячо сейчас говорит, обращаясь к суду, и речь его течет ровно, но смысл слов уплывает, я оборачиваюсь к Марине и Саше, и бедный мой мозг в очередной раз отказывается принимать информацию, которую транслируют внутрь него глаза.
Рядом с Сашей сидит молодой человек в форме. (Когда, откуда он взялся? Почему я его раньше не заметила?!) «Пристав», – услужливо всплывает на поверхность подобающее слово. Пристав и Саша тихо перешептываются, отвлекшись от происходящего в зале, я слышу странные какие-то вещи, какую-то «теть Люсю», какую-то «дачу», «девятку» и «огород», и даже очень невнимательный человек заметил бы, насколько Саша и этот пристав похожи друг на друга. Лицом, комплекцией… Но я не успеваю додумать мысль, что, наверное, именно так люди и сходят с ума. Марина шепчет мне на ухо:
– Это Ромка, не бойтесь! Сашин брат!
«Господи, какой