АНТИонкология: рак, я объявляю тебе войну!. Андрей Алефиров
бегут в неведомую даль.
– Когда я был молод, – снова затеплился огонек жизни в луже, и дрожащий голос продолжил, – и только вышел на эту дорогу, я вознамерился пройти ее всю. Как бы длинна она ни была.
Я познал радость пути. Когда мои ноги гудели от усталости, я почитал это за высшее удовольствие. Потому что знал: это оттого, что я иду. Это оттого, что мои мышцы становятся крепче и их силы хватит, чтобы одолеть дорогу. А большего я не желал.
Три певчие птицы из моей родной стороны кружились над моей головой и пели мне знакомые песни, будя меня по утрам.
Я шел…
Так минул не один год. Пейзажи по сторонам примелькались. Ноги перестали болеть. А дороге не было видно конца. Песни трех певчих птиц будили в моей душе глухую липкую ностальгию. В этом мало приятного, знаешь ли.
Мне стало скучно.
А я все шел и шел. И вот когда мне стало совсем невмоготу, повстречал я на дороге старушку-чернавку, маленькую такую, сухонькую. Присели мы на придорожный камень. Тут я и поведал ей о своей беде.
– Что ж, – говорит чернавка, – беде твоей помочь можно. Попутчик тебе нужен веселый.
– Эва хватила! Да где ж его взять. Дорога-то пуста.
– А что тебе дорога? Такой попутчик всегда с тобой, как и в каждом. Внутри тебя, как в карете, едет. Есть у него гусли звонкие и колокольцы золотые, чтобы тебя в скуке твоей потешить.
– Врешь ты все, бабка, – говорю, – ежели он внутри меня сидит, так что ж ни разу знать о себе не дал?
Усмехнулась старуха и говорит:
– Оттого, милый, не слыхал ты попутчика своего, что разные вы с ним больно. Вот хотя бы на харчи свои посмотри. Тебе бы хлебушко да молочко свежее подавай. А вот он не таков. – И выжидательно так замолчала.
– Ну? – тороплю я.
– Дак ведь он мертвечинку все больше любит, без падали жить не может. – Меня так разом и скривило. Старуха же продолжала: – Ты сейчас по-своему питаешься, и он внутри тебя маленький и слабый. Колокольцами своими не звенит. Ежели услыхать его захочешь, кусок мясца гнилого проглоти…
Меня стошнило. Не выдержал я бабкиных издевательств.
А старуха знай смеется:
– Экий ты, милок, нежный! На-ка лопушок, утрись. Приспеет время, скука смертная так тебя припрет, всякого хлебнешь!
Вскочил я, палкой своей на чернавку замахнулся. Глядь-поглядь, а она уже в нескольких локтях от меня стоит и склабиться продолжает:
– Да ты палкой-то не маши, глупый. Не тебе со мной тягаться. Нужно бы проучить тебя, чтоб неповадно было старость обижать. Да уж ладно, не возьму греха на душу. Скажу слово нужное. Смотри дружка своего, попутчика-то, не перекармливай – станет большим, на волю попросится…
На том и пропала, карга черная. А ведь права оказалась.
Шел я еще долго, сколько, сейчас уж и не вспомню. И все о разговоре со старухой думал. Брешет, думал я, как сивый мерин.
Однако опять скука с ножом к горлу подступает, хоть волком вой. Уж и мысль о тухлятине не такой поганой показалась. Вроде и готов я уже на все. Да только где ее взять, тухлятину-то?
И