Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум. О. Б. Кафанова
новый перевод П. Домогацкого: «Чувственное (sic!) путешествие Стерна во Францию» (1803) был еще слабее предыдущих, так как за основу его был взят не английский подлинник, а «приукрашенная» версия французского перевода Ж. Френэ. Переводчик не только не понимал различия между чувствительностью и чувственностью, но допускал к тому же грубейшие ошибки из-за плохого знания французского языка. Этот перевод изобиловал странными географическими названиями: «Лоар» вместо «Луары» (la Loire), «Анжира» вместо «Анже» (Anger). Встречались и настоящие курьезы: Собор Св. Петра в Риме (l’église de Saint-Pierre) Домогацкий по аналогии с известным ему памятником назвал «Петропавловской церковью», а relais de Veuves (то есть «почтовую станцию близ Вëва») превратил во «вдовью яму»139.
Таким образом, Карамзин, в отличие от большинства русских переводчиков – своих современников, сумел воплотить психологизм английского сентименталиста, хотя и несколько односторонне им воспринятый. В подобной интерпретации проявилась его сознательная установка. Он не мог совершенно не чувствовать стернианского юмора, но в начале 1790-х гг., утверждая культ чувства, предпочитал не замечать Стерна как юмориста. Такое восприятие английского романиста было распространено и в других европейских странах XVIII в. Даже в Германии, несмотря на талантливый и точный перевод И. И. Боде (Bode, 1730–1793) романы Стерна понимались в первую очередь как книги чувства140. Находясь в Веймаре, Карамзин узнал об этом немецком переводчике, который «славится» переводами из Стерна, о чем он сообщил в «Письмах русского путешественника» (77–78).
В подборе других фрагментов из произведений английского писателя для «Московского журнала» проявилась общая эстетическая направленность издателя и его высокая требовательность к качеству перевода. Помещенный в третьей части рассказ «Бедный с собакою. Отрывок из Стернова сочинения» имел сентиментально-филантропическое содержание. В «Прибавлении» от неизвестной переводчицы говорилось, что «Бедный с собакой своей, Мария и Ле-Февр останутся вечным монументом его (т.е. Стерна. – О. К.) чувствительности, и будут услаждением сердец, подобных его сердцу» (III, 282).
Карамзин, по его словам, «ничего не мог поправить в сем переводе». Он счел нужным выразить благодарность «за то удовольствие, которое он чувствовал при чтении сего прекрасного отрывка». «Естьли бы и Ле-Февр из Тристрама Шанди удостоился такой же переводчицы!» – добавил он в заключение (III, 282).
Пожелание Карамзина было выполнено, и в пятой книжке «Московского журнала» появилась «История Ле-Февра. (Из Тристрама Шанди. Перевод с английского). Этот рассказ о бедном офицере, умершем в нищете и оставившем круглым сиротой маленького сына, – одно из самых печальных мест в романе, – нашел его горячий отклик. В послесловии к переводу Карамзин посвятил английскому романисту своеобразный панегирик: «Стерн несравненный! В каком ученом университете научился ты столь нежно чувствовать? Какая риторика открыла тебе тайну двумя словами потрясать тончайшие фибры сердец наших? Какой музыкант так искусно звуками струн повелевает, как ты повелеваешь нашими чувствами?» Воссоздаваемый
Чувственное путешествие Стерна во Францию. С французского. Ч. 2. М., 1803. С. 171–189. (Гл. XXV–XXVIII).