Екклесиаст. Александр Холин
глаголом не глаголемую. А вот роман Сухово-Кобылинский. Опять жа нигде, окромя меня, не купишь, сгоревший потому как.
– Сгоревший? – меня аж передёрнуло, будто предлагали купить свеженькой, только что заготовленной и аккуратно порубленной мертвечатинки.
– А то как же! – подхватил офеня. – Кто сказал, что рукописи не горят? Горят, ещё как! Горят, синим пламенем, дымным дыменем, что и вкруг не видать, а видать – не угадать. Любит ваш брат огоньком-то побаловаться.
– Какой брат? – я подозрительно глянул на книгоношу.
– Не тот брат, что свят, а тот, что у Царских Врат по тебе рыдат.
Ну, дела! Сухово-Кобылин тоже писатель, только позапрошловековый. Кажется, в конце серебряного девятнадцатого века угодил в тюрьму и ещё при жизни приговорён к четырём годам тюрьмы за мошенничество, связанное с адамантом, за который Сухово-Кобылин сумел получить безвозвратный кредит. Но в тюрьме решил пером побаловаться или занимался писательством, чтобы даром время не терять. Долго ли, коротко ли, только написал Сухово-Кобылин дюжий роман, которому друзья нового писателя, ознакомившись с написанным, прочили гораздо большую популярность, чем «Войне и миру» Толстого. Дело вовсе не в количестве исписанных страниц, а в литературном качестве текста.
Оказывается, человеку в одиночке, то есть в одиночестве, открылось будущее, и описал он все российские приключения семейки Ульяновых-Бланков, или Ульянкину семейку будто ходил по пятам да записывал. Но когда из тюрьмы выпустили, он тут же в храм отправился на исповедь. А после оттащил готовую уже рукопись не в издательство, а прямо в камин, огню на пропитание. Не знаю, Гоголь ли ему примером послужил, а, может, ещё кто из серебряновековых писарчуков, только этот роман смог бы избавить Россию от будущего и самоистребления, от поклонения живому инфернальному идолу и от светлого пути к …изму, отнявшего у России тысячи, даже миллионы светлых умов и стабильное равновесие в мире жидо-масонского финансового бесправия.
Вот на что писатель способен в этом мире. Недаром новое социалистическое правительство постаралось живенько приструнить русских ещё не успевших уехать писарчуков и разрешать любое творчество только на основе соцреализма.
Один же из прежде живущих, тоже небезызвестный, трудился на литературном поприще в начале девятнадцатого – Александр Пушкин, слыхали? Так этого писарчука в России вообще поначалу не признавали за умеющего владеть стилом. Не говоря уже о мастерстве. Тогда в модных поэтах числился любимый ученик Державина господин Кукольник, а Пушкин… Пушкин так себе, числился в непризнанных гениях или бумагомарателях, то есть записанцах.
Мистика? Ещё какая. Шутка ли, Пушкин вздумал замахнуться на русский язык! А первый его роман, выпущенный в содружестве с Боратынским, не подвергся уничтожению в туалетах только потому, что бумага такая очень дорога была в то время. Кто знает, восхищался бы кто-нибудь писателем сейчас, если б не начальник Собственной Канцелярии Его Величества Александр Христофорович Бенкендорф,