Ослиная Шура. Александр Холин
предупреждения, что всё человеку позволено, да не всё полезно, то есть, всё полезно, да не всё позволено.
Загородный дом, куда привёз Герман свою подопечную, был похож на миниатюрный средневековый замок. Многочисленные башенки красного кирпича, стрельчатые окна, две массивные арки с коваными воротами, а по фронтону барельефы рыцарей с обнажёнными мечами. Эта помпезная лепнина возле ворот служила, несомненно, для соответствующего настроя посетителя. К слову сказать, соседние дома ничуть не старались походить на мрачную средневековую неприступность.
За высоким забором угадывался сад: видны были кроны каких-то деревьев. А поодаль от дома, но тоже на территории сада, поселился небольшой соснячок. Ну и что? Может, хозяин любит по грибы ходить, лишь бы не слишком далеко. Тем более, русские сосны очень объемно подтверждают средневековое резюме миникрепости.
Зато внутри дом ничуть не походил на свою мрачноватую наружность. Наоборот. Чисто выбеленные комнаты с претенциозно-модерновым современным интерьером возвращали из факельного средневековья к любимой лампочке Ильича. Только уют в комнатах всё-таки отсутствовал. Это нельзя было объяснить обычными словами, но вся убранность миниатюрного замка казалась, а, может, была наигранной.
Особенно это бросалось в глаза в большой зале, где происходил раут: красная драпировка на стенах напоминала бывший совдеповский флаг с развёрнутыми эмблемами – символами прошлого или грядущего? Вначале ряда символов красовался золотой беркут на круглом щите, за которым вертикально стоял меч; следующим был двуглавый орёл российской монархии – в конце ряда такой же, только без короны, державы и скипетра. Этакий ново-русский куриный мутант, вполне возможно, что он стал символикой после известной чернобыльской трагедии. А между орлом и двуглавой курицей втиснулся золотистый серп-молот, как бы расталкивая птиц своими острыми локтями. Над всем уважаемым демократическим собранием безмятежно царил треугольник с заключённым внутри человеческим оком, которое, казалось, приглядывает за ровным строем эмблем-символов.
Вечер был в самом разгаре и на вновь прибывших почти никто не обратил внимания. Герман усадил Шурочку в мягкое кожаное кресло, стоящее возле столика, на котором красовались бокалы богемского стекла с уже разлитым шампанским и предупредительно разложенными по вазонам различными фруктами.
– Что есть мысль? – вопрошал собравшихся немолодой помятый господин в бакенбардах и лысине. – Мысль есть невысказанное слово, но слово – это уже программа, это образ, это исполнительная власть сущности. Разве может человек, не владеющий словом, достигнуть власти? Разве может слово подчиниться не властелину? Разве может этот мир обходиться без властелина, опираясь только на ненужную никому свободу?
– Что он мелет? – подняла Шура глаза на Германа, стоящего рядом.
– Не спеши осуждать. В его рассуждениях есть доля истины и немалая, – отозвался тот. – Это хозяин дома Пушкоедов. Я не успел вас раньше познакомить, но исправлю