Булочник и Весна. Ольга Покровская
повод преследовать людей! – накинулась Майя. – Разве повод? Если не можешь перевернуть сейчас – подожди, может, чуть позже!
– Да пожалуйста! – воскликнул я бодро и, выбравшись из берлоги, в два прыжка достиг стула, на котором недавно сидел Кирилл. Брезентовая перетяжка не отличалась комфортом, и всё же я настроился на длительную забастовку. – Как скажешь! Буду сидеть и ждать! А вы мне будете таскать пропитание – пока страничка-то не перевернётся! Идёт?
Никто не отозвался – даже Майя не нашла что сказать. Я покосился на Кирилла: его вид был одновременно жалок и мужествен. Между бровей залегла складка, как будто он силился скрыть адскую головную боль.
И тут я поймал кураж. Скопление беспорядочных эмоций рассеялось, как толпа облаков, и на их месте засиял смысл. Невероятное его солнце моментально припекло меня.
– Сказать, чего по правде хочу? – произнёс я, решительно взглядывая на Кирилла.
Он сжался и посмотрел без надежды.
– Да не бойся ты! Хочу братства со всяким человеком. Даже если меня этот человек кинул. Всё равно – и с ним хочу братства! Хочу, чтобы всяк всякого понимал! Ну мы-то с тобой, конечно, не сразу. Сначала выясним до конца.
– Может, не надо выяснять? – сказал Кирилл. – Мне тогда руку зашивать пришлось.
– Да ладно, недорого за счастье! А сказать теперь, чего не хочу? Не хочу смиряться вот с этой развилкой – вы направо, я налево. Не хочу топать в одиночку. Ясно? Что ты встал и молчишь, как церковь? Отвечай! Я ведь отсюда не сдвинусь!
В голове моей бил прибой – мне казалось, её вот-вот разорвёт пульсом.
Вдруг лицо Кирилла разгладилось – какая-то весёлая в нём мелькнула мысль. Он черпнул «плюсового» снега и, спрессовав в ладонях комок, саданул мне по уху.
– Кирилл! Ты что? – крикнула Майя.
Он не ответил, только отступил на несколько шагов для размаха и с упрямым отчаянием взялся обшвыривать меня тяжёлыми комьями. Я не увёртывался.
– Да оставь ты его! Пусть сидит хоть сто лет – не видишь, он больной! – негодовала Майя.
Я даже усмехнулся. Наивная! Как же он оставит меня, раз я «больной»? Он давал ведь, верно, клятву Гиппократа. Так и будет лупить, пока не возьмусь за ум.
Наконец один комок угодил мне по физиономии. Лицо зажглось. Снежная пощёчина отрезвила меня.
– Спасибо, достаточно, – сказал я, вставая. – Пошли за Лизкой.
Мы шагали втроём по белой дороге, каких не бывает в Москве. Следы шин, как клеточки марлевого бинта, вытягивались к горизонту. Я думал: вот хорошо, я не один! Мы идём вместе, три земных человека. И хотелось тянуть и тянуть эту игру – хоть до ночи.
Пройдя минут десять, мы свернули в переулок и подошли к нарядной избе с резными наличниками. У калитки под ветром шаталась берёза, двор был расчищен. За низким заборчиком мамы и бабушки поджидали своих чад. Наконец дверь распахнулась, и на крыльцо повалили девчонки.
Лиза вышла последней. В расстёгнутом пуховичке, с тряпичной куклой в руках – сияющая, готовая к похвалам, она обвела глазами двор и застыла