Одно чудесное пари. Олег Рой
Но девочка не расслаблялась, понимала – то, что ей однажды крупно повезло, совсем не значит, что так будет всегда. Пройдет еще год, может быть, даже меньше, стройка закончится, рабочие разъедутся кто куда, и ей, Чуне, придется возвращаться к прежней жизни. А это значит – снова вечно мерзнуть и голодать, спать где придется, прятаться от милиции и других опасных людей, лазить по помойкам и добывать себе пропитание милостыней и воровством.
Среднестатистический человек, как взрослый, так и ребенок после определенного возраста, хорошо представляет себе, кто он такой. Он знает, как его зовут и где он родился, помнит день своего рождения и сколько ему лет, и чаще всего для него совсем не тайна, кто его родители или, по крайней мере, мать. Чуня была исключением из этого правила. У нее не имелось даже представления, в каком городе она родилась, и был ли это вообще город, или деревня, или какой-нибудь поселок… Чуня не знала своего имени, помнила только фамилию – Попова. Так ее называли в детском доме, там всех звали только по фамилиям. Когда у нее день рождения, девочка тоже понятия не имела, и даже не была уверена в том, сколько ей лет. Вроде бы девять, но может быть, и десять. А может, пока еще только восемь.
Матери своей Чуня не помнила, отца – тем более. Впрочем, скорее всего, мать тоже не была в курсе, от кого именно она родила ребенка. Так что о своей семье Чуня твердо знала только одно: предкам своим она на фиг не нужна. Мать лишили родительских прав за алкоголизм, наркотики и аморальный образ жизни, когда девочке не было еще и двух лет – уж об этом Чуня была точно осведомлена. Всю информацию о своей семье воспитанники детских домов знали назубок, для них самое важное – знать, что мама все-таки есть. Какая бы ни была, как бы редко ни появлялась, главное – существует… Но выброшенной, как слепой котенок, в житейский водоворот Чуне судьба не дала даже этой соломинки. За те четыре с лишком года, которые она провела в детдоме, мать ни разу не дала о себе знать, не навестила ее, не прислала ни посылки, ни записки. И Чуня объясняла себе это тем, что матери, наверное, уже нет на свете. Ее образ почти не сохранился в памяти, так, что-то мутное, расплывчатое, на уровне ощущений.
Детский дом Чуня помнила более явственно, но старалась особенно не вспоминать. А если вспоминала, то с ужасом. Скудное обитание, неистребимый, какой-то больничный запах хлорки и капусты в коридорах, строгие окрики воспитательниц, издевательства старших ребят и постоянная волчья борьба за место под солнцем… О таких вещах лучше вообще не думать. Единственным светлым пятном в той жизни казалась девочка Маша, старше на шесть лет, которая относилась к Чуне чуть лучше, чем все остальные. За это Чуня была несказанно благодарна Маше, всюду ходила за ней хвостом, как верная собачка. Именно из-за Маши она и оказалась в Москве – подслушала, как та вместе с двумя другими старшими ребятами задумала бежать из детдома. Чуня увязалась за ними, и хотя троица отважных беглецов совсем не горела желанием тащить с собой малявку, им пришлось смириться: иначе поднялся бы шум, всех воротили бы назад